Она уже слышала матушкин голос и смех и голос человека, показавшийся ей смутно знакомым и звучавший вовсе не неприятно.

Он не был уродлив.

Не молод — да, но и не стар, скорее уж пребывал он в том возрасте, который принято именовать расцветом сил. Высокий и статный, он впечатлял своею силой и красотой. Аннушка, позабыв о страхе, разглядывала гостя. Он же смотрел на Аннушку.

— Красавица, — сказал он, обращаясь к матушке. — И станет еще краше.

Он поднялся и подошел легкой пружинящей походкой, и Аннушка поняла, что сердечко ее, до того замиравшее от ужаса, колотится безумно.

Франц Лефорт — а кто не слышал об этом человеке, чей ум мог сравниться единственно с его везением? — обошел вокруг девушки. Она заставила себя сохранять неподвижность и смотреть на собственные руки.

— И скромна… скромность украшает… но излишняя скромность порою идет во вред.

Матушка поспешила согласиться, Анна же поняла, что, если обратятся к ней, она не сумеет произнести ни словечка и, верно, покажется им обоим на редкость глупой, никчемной.

Сухие пальцы приподняли ее подбородок, повернули голову Анны влево, затем вправо… ее разглядывали, не скрывая интереса, и это обстоятельство вызывало у Анны страх. Вдруг окажется, что она вовсе не столь уж хороша, как говорит маменька?

— Пожалуй, мы прогуляемся, — произнес Лефорт, предлагая Анне руку. Отказать такому человеку было бы немыслимо. Матушка тотчас захлопотала, что, дескать, Анна вовсе не готова выйти в люди, что одета она не так уж хорошо, и не причесана должным образом… и бедной сироте неоткуда взять денег на наряды, достойные девицы столь прекрасной…

Матушкины намеки были настолько прозрачны и ясны, что Анна лишь розовела все сильнее.

Вот сейчас гость разозлится и ответит что-нибудь резкое, раз и навсегда перечеркивая и матушкины надежды, и страхи Анны. Однако он лишь отмахнулся, сказав:

— Позже!

Естественно, Анне и прежде доводилось выходить за пределы аустерии, однако никогда еще она, покидая дом, не испытывала такого всепоглощающего страха.

Теперь все соседи, знавшие Анну с младенчества, увидят ее рядом с Лефортом и…

— Я знал вашего отца, — произнес Лефорт, и Анна осмелилась поднять взгляд. — Хороший был человек, однако слабый. Он легко поддавался порокам, что его и сгубило. Надеюсь, вы не склонны к пьянству и мотовству?

— Ничуть, — Анна ответила, и это, первое слово далось ей с трудом. — Боюсь, мой батюшка, при всех многочисленных его достоинствах, не сумел устоять перед искушением. Эта страна…

— Она чужая для вас, верно?

— Да, — с облегчением призналась Анна. — Я здесь родилась, но я не чувствую той любви, которую должна бы испытывать к родине.

— Она вас пугает?

— Порою — безумно. Здесь всего… слишком!

Он слушал ее внимательно и не спешил высмеивать, как это обычно делал брат, и не морщился, как сестрица, которая всем своим видом выказывала, что подобные мысли вовсе не годны для взрослой и разумной девицы.

— Зима тут чересчур холодная. А лето приносит изнуряющую жару. Люди то веселятся до безумия, то столь же глубоко горюют. Они готовы растратить все, до последней монеты, на пир, но тут же вспоминают о цене денег, стоит зайти разговору о вещах действительно важных.

Анна замолчала, осознавая, сколь неосторожна она была в речах.