|
Соледад с самого начала понравилась ей, когда, приведенная Габриэлой в зал с огромными зеркалами, ничего и никого не стесняясь, повторила несколько однажды увиденных ею движений под хлопки холеных рук Росарио – и замерла, гордо вскинув маленькую головку и закусив нижнюю губу. Девочка отлично чувствовала ритм, и в ней был темперамент. А это означало – никаких послаблений, работа, работа, работа… Иногда, вернувшись вечером домой, Соледад падала на кровать и тут же засыпала. Габриэла сокрушенно качала головой, раздевая спящую дочь, но понимала, что изменить ничего нельзя.
А годам к двенадцати уже не только сама Соледад, но и никто из окружающих не сомневался в правильности выбранного ею пути. «У девочки талант. Думаю, ее ждет настоящая слава», – сказала сеньора Павон зардевшейся от гордости за дочь Габриэле. Надо отдать должное Соледад: признание способностей ничуть не остудило ее пыл. Прошло еще два года, и Росарио Павон поняла: девочке уже не хватает того, что она может получить от нее. Рассказав о талантливой ученице своим коллегам в Малаге, Росарио начала готовить ее отъезд. И теперь, когда о поездке в Андалусию заговорила уже не Соледад, а сама сеньора Павон, Густаво и Габриэла противиться не стали, тем более что в свои четырнадцать лет Соледад была вполне самостоятельным человеком. Она унаследовала красоту матери: у обеих были черные гривы одинаково непослушных вьющихся волос, тонкие черты лица и огромные темные глаза – золотисто-карие у Габриэлы и почти черные у Соледад. Соледад была немного выше матери. Когда девушка шла по улице – тоненькая, серьезная, с гордо поднятой головой, – то казалось, что она двигается под какую-то слышную лишь ей одной музыку. Ее грация зачаровывала, и многие оборачивались ей вслед. Впрочем, тогда это ее не интересовало. Ее вообще не интересовали обычные люди. Только такие же, как она сама, – увлеченные, одержимые творчеством… Разве можно жить по-другому, просто изо дня в день ходить в школу, потом на работу, готовить еду, покупать вещи, встречаться с друзьями?.. И это все?! Предложи ей кто-нибудь такое – она сочла бы это самым страшным наказанием… Соледад прожила в Малаге год, с удовольствием забросив учебу в школе и занимаясь только танцем. На каникулы она вернулась в Валенсию, но тут же начала собираться в Мадрид, куда ее уже приглашали работать. Густаво не скрывал своего недовольства. – Я вполне современный человек, – говорил он жене, – но это не дело. Пятнадцатилетняя девушка – одна в столице. Да это может кончиться черт-те чем! Нет, я категорически против. Пусть подождет еще хоть пару лет. – Густаво, очнись, – Габриэла покачала головой, хотя в душе была полностью согласна с мужем, – она не станет ждать. И спрашивать нас не станет. Просто возьмет и уедет. Она совсем взрослая. Так оно и было. Вопрос, отпустят ее или нет, уже не стоял перед Соледад. Она давно не шестилетняя крошка, которую можно напугать мрачной перспективой закрытой школы при монастыре. Она готовилась к отъезду, собирала вещи, прощалась с друзьями и любимыми улочками родной Валенсии. Судьба давала ей отличный шанс, и она собиралась им воспользоваться. – Не волнуйтесь, – утешала она родителей перед отъездом. – Я не пропаду, и со мной ничего не случится. Все будет в порядке, и я буду вам часто-часто звонить… И, расцеловав на прощание родителей, братьев и всех собравшихся проводить ее родственников, Соледад умчалась в Мадрид. Навстречу жизни, славе, любви.
…Когда Люсия вернулась домой и нажала горящую кнопку автоответчика, он заговорил по-английски: «Между прочим, неплохо бы поздравить папу с днем рождения. Думаю, ему будет приятно». Не узнать этот ехидный голос было нельзя. |
