— Нет, по-моему, недалеко, — не совсем уверенно ответила Марина.

Она не была у Воронихина так давно, что успела позабыть дорогу до его деревни.

— Еще десяток километров по шоссе, — отозвался Ронни.

Он, в отличие от нее, прекрасно сохранил в памяти весь маршрут и даже ни разу не заглянул в карту-схему Подмосковья, которая лежала рядом на сиденье.

— Я успею досмотреть мультфильмы, пока мы будем ехать?

— Конечно, успеешь, — Ронни рассмеялся.

Машина проехала вдоль живописных берегов Истринского водохранилища и через несколько минут езды по проселочной дороге, поднимая за собой пыль, въехала в деревню на невысоком холме. Отсюда открывался вид на городок и старинный монастырь с огромной полуразрушенной колокольней. Дом художника стоял на окраине деревни и был окружен огородом, малинником и садовыми деревьями.

«Ягуар», распугав кур, остановился у калитки. От веранды уже шел сам художник в серой, до колен, холщовой майке, измазанной краской, в широких линялых джинсах и сандалиях на босу ногу. Марине показалось, что внешне он мало изменился, а эта борода, которую он отпустил, ему даже шла.

Воронихин уже понял, кто к нему приехал, улыбался, укоризненно качал головой и всплескивал руками.

— Ронни! Ты почему так редко звонил? А мы тут вспоминали о тебе! Жена сказала, что видела в Москве афиши с твоей физиономией, так она сразу даже не поверила, что это ты!.. — Мужчины обменялись рукопожатием.

— Да решил попробовать себя в кино, и вроде получилось удачно, — с улыбкой ответил Ронни. — Я почему-то считал, что ты видел фильмы со мной…

— Я кино не смотрю, — отмахнулся Воронихин. — У меня и телевизора нет, только радио слушаю, и то нечасто. Это все суета сует, без всех этих телевизоров и газет гораздо спокойнее себя чувствуешь и в душевном смысле здоровее… А это кто? — Он обернулся к вылезающим из машины Насте и Марине. — Неужто Марина? С дочкой? — Он наклонился к девочке. — Как тебя зовут?

Она застеснялась, прижалась к матери.

— Настя…

— Ну вылитый отец!

Ронни и Воронихин, идя в дом, оживленно заговорили по-английски, вспоминая общих московских знакомых. Самая большая комната в доме была отведена под мастерскую. На стенах и подставках висели иконы различных размеров — в большинстве написанные самим художником, но попадались и старинные, в темных закопченных окладах. К гостям вышли жена Воронихина — Лидия Петровна, и их внуки — два мальчика шести и девяти лет. Дети повели Настю на задний двор показывать кроликов, а Марина и Ронни уселись на диван в гостиной и начали листать альбомы с фотографиями.

Вскоре стало ясно, что Лидия Петровна имеет такое же слабое понятие о кинематографическом взлете Сэндза, как и ее муж. Простая русская женщина, полноватая, с добрым белым лицом, одетая в синее ситцевое платье в горошек и с волосами, спрятанными под косынку, она сидела у стола, сложив на коленях руки, благостно улыбалась и переводила взгляд с Ронни на Марину. Поскольку английского языка Лидия Петровна не знала, при ней говорили по-русски, но в общий разговор она не вступала. Похоже было, что она даже не вникает в смысл того, о чем говорят. Какое-то время она сидела молча, а потом как-то невпопад заметила:

— Как дочка-то на вас похожа! Особенно на отца!

Марина, чувствуя, что краснеет, опустила глаза и сделала вид, что поглощена фотографиями. Попыталась даже увести разговор с нежелательной темы.

— А это кто? — спросила она у Воронихина, показывая на снимок.

Художник начал объяснять, но Лидию Петровну, как видно, совсем не интересовали его знакомые на фотографиях.