— С чего ты взяла, что я о нем думаю? — возразила Настя, но тут и вправду задумалась: а что ей за дело, действительно, до этого лейтенанта? Столкнулись, разошлись, мало ли таких встреч бывает в жизни. — Сейчас война, не до романов, — напомнила она Полине, а, может быть, самой себе.

— И-и, Настюха, война не война, а молодость всегда свое возьмет. А любовь, так та и вовсе не спрашивает, в какое время ей приходить, когда захочет, тогда и сведет с ума.

Настя внимательно посмотрела на Полину, уловив в ее голосе затаенную горечь:

— Поля, у тебя что-то случилось, я вижу. Не хочешь мне рассказать?

— Поздно что-то рассказывать. Теперь уже нечего. — Ее блестящие глаза подернулись влагой, губы сморщились, еще немного, и она бы расплакалась.

Настя сообразила, что за последними словами подруги кроется какая-то тайна. Взволновавшись своей догадкой, совсем было собралась подступить к Полине с расспросами, как вдруг в коридоре послышались шаги и оживленный разговор, прерываемый звучным смехом. Так могут смеяться мужчины в расцвете лет и здоровья, когда ни война, ни иные превратности судьбы или обстоятельств не в состоянии пошатнуть несокрушимого жизнелюбия и самоуверенности молодого человека.

Вслед за произведенным шумом явились обладатели громких голосов — старшие лейтенанты, одним из которых оказался тот самый Вазген, обсуждаемый девушками, вторым — его лучший друг Алексей Вересов. Девушки, пораженные столь неожиданным совпадением с темой их беседы, уставились на мужчин во все глаза.

Нельзя было не признать, что оба красивы, но не какой-то особенной соразмерностью черт, способной превратить мужское лицо в слащавый эталон красавчика, а тем именно, что составляет истинную привлекательность в молодых людях: гладкой здоровой кожей, живым блеском глаз, свежим цветом щек, белизной крепких зубов и яркостью губ. И тот и другой были почти одного роста, что называется, выше среднего, оба темноволосы, хотя Вересов был все же светлее. Да и глаза у него, как у всякого русского человека, не могли бы вместить в себя того полуночного мрака, какой присутствовал во взгляде южанина, а потому казались скорее золотистыми, чем карими. Трудно сказать, что роднило этих людей, разве что безудержная удаль и всепоглощающая любовь к морю и к своей профессии, во всем остальном они казались окружающим совершенно разными: Вазген был шумлив, порывист и временами неуправляем, из-за чего навлекал на себя нарекания со стороны начальства. Он, вероятно, мог бы подвергнуться серьезному наказанию, если бы его выходки не заканчивались всякий раз как хорошо спланированные и продуманные операции, приносящие неизменный успех. Хотя, кто знает, не рождались ли эти маневры мгновенно у него в голове и не являлись ли выражением военного таланта. Весь его облик свидетельствовал о прямодушии, решимости и избыточной силе.

Алексей, напротив, отличался выдержкой, хитрецой, осмотрительностью, был, проще говоря, себе на уме, что ничуть не умаляло его храбрости. Движения его были плавны и изящны, равно как и манера изъясняться; все это в сочетании с золотистыми глазами наводило на мысль о каком-нибудь хищнике из отряда кошачьих — медлительном, вкрадчивом и в то же время опасном.

Читатель, надеюсь, простит пристрастие автора к героям данного повествования и столь красочное описание двух мужчин, офицеров, каких были тысячи на войне, и были среди них, возможно, еще более достойные, отважные, умные, многие из них погибли, иные заслужили звезду героя, стояли насмерть, выказывали чудеса храбрости, осуществляли блестящие военные операции.