Страхи ее оказались напрасными: вступительные экзамены сдала на отлично. Ура! Ей семнадцать лет, и она студентка! Настя была полна радужных надежд. Ленинград, город-сказка, чудо архитектуры и искусства — сколько заманчивого, интересного и неожиданного таил в себе этот город.

Настя обосновалась в студенческом общежитии, и жизнь закрутилась захватывающей сменой событий, только очень скоро оказалось, что денег катастрофически не хватает. Стипендия была мизерной, а дома, в Свирице, остались родители с четырьмя младшими сестрами на руках.

Настя решила подрабатывать. Вместе с соседками по комнате она устроилась в овощехранилище на сортировку овощей. Работали по вечерам. Обмывали овощи, идущие по конвейеру. Стояла поздняя осень, вода для обмывки была ледяная — вот и простудилась. Поначалу радовалась: зарабатывала по три рубля в смену; жизнь как будто налаживалась, но вскоре Настя стала кашлять, температурить, пока окончательно не слегла. Приехал папа и увез заболевшую дочь домой. Так она в постели и пролежала, вплоть до самых оттепелей, пока лед на Свири не тронулся — мало родителям было забот!

В институт Настя могла вернуться только в следующем учебном году, а пока райком комсомола направил ее в Павловск, в спортивную школу. Девушек и юношей готовили к торжественному параду, приуроченному ко Дню физкультурника. Опять потянулись золотые деньки. Школа размещалась во флигеле Павловского дворца, а все тренировки и занятия проходили в парке, на воздухе. Питание было хорошее — Настя поздоровела и окрепла.

22 июня, в тот день, когда началась война, Настя с подругами загорали в глубине парка, на зеленой лужайке. Солнце припекало кожу, и Настя передвинулась в ажурную тень березы.

— Девчата, хватит жариться. Лена, сгоришь ведь, иди сюда! — позвала Настя.

— Ой, кажется, Валька Ганин идет. Прикройтесь все скорей, — сказала Лена. — Никуда от него не спрячешься. Насть, чего ты его не отошьешь? Ходит и ходит за тобой, как бесплатное приложение. Может, он тебе все-таки нравится?

— Не знаю, девочки, — вздохнула Настя, — то нравится, то не нравится, сама не пойму.

Зашуршали шаги по траве, и Валя присел рядом с Настей на корточки.

— Загораете? — сказал он. Изо рта у него торчала травинка; он щурился, и от уголков его глаз разбегались тонкие лучики. — Насть, а, Насть, пойдем прогуляемся.

— Иди, иди, — поддержала Лена, — а то мы еще не дозагорали. Вечно ты, Валя, не вовремя.

Настя накинула легкий сарафанчик, который, проявив недюжинную изобретательность, сшила себе сама из разноцветных лоскутков ткани, расправила оборки на подоле и с важностью приняла протянутую руку своего кавалера. Ухаживания Валентина ей скорее льстили, чем привлекали. Ей нравилось наблюдать, как этот взрослый, по ее понятиям, отслуживший в армии парень робел и терялся в ее присутствии. Настя сама не отличалась смелостью в отношениях с противоположным полом и, скорее всего, в случае чрезмерной Валиной настойчивости, общение их закончилось бы, едва начавшись. Валентин относился к ней с почтительностью, несвойственной большинству сельских парней, которые подкатывались к Насте с залихватскими шуточками, с ее точки зрения грубоватыми, но вполне безобидными. Начитавшись книг, она воображала себя тургеневской барышней и ждала соответствующего к себе отношения. Валя вполне вписывался в созданный в ее представлении образ интересного молодого человека. Он умел быть обходительным, говорил Насте комплименты, называл Беляночкой за белокурые легкие волосы и молочную кожу, которую не брал никакой загар. Он и внешне был недурен собой: высокий, атлетического телосложения — занятия спортом и служба во флоте не прошли даром, — волосы почти такие же светлые, как у Насти, зато глаза у них были абсолютно одинаковые — голубые и ясные.