С облегчением выгружали суетливую гомонящую толпу, а у пристани на левом берегу нас уже поджидали новые роты красноармейцев, повозки с боеприпасами. Переправа шла и ночью. Часам к двенадцати мы падали от усталости. На наше состояние никто внимания не обращал, но устали и механизмы «Коммуны». Пароход загнали на стоянку в речной залив.

Мы кое-как поели каши с мясом и завалились спать. Так закончился наш первый день на светлоярской переправе.

На следующий день мы узнали, что на барже погибли тридцать человек, около семидесяти бойцов были ранены. Они так и не добрались до Сталинграда. Раненых повезли назад обратным рейсом. Двое или трое погибли на сейнере. Такую цену платили за переправу через Волгу. И это была сравнительно небольшая цена.

Следующие несколько дней прошли без особых происшествий. Несколько раз налетали немецкие самолеты, их атаки отбивали, хотя не обходилось без жертв. Мы уже хорошо познакомились с экипажем «Коммуны». К нам назначили подносчиком патронов молодую женщину, лет двадцати трех, Катю. Она была не слишком красива, с широким лицом и крепкими мускулистыми руками. Катя, в случае ранения или смерти кого-то из нас, должна была временно исполнять обязанности второго номера расчета.

У Шимбая с ней сразу закрутился роман. Они где-то уединялись ночью, благо на судне укромных уголков хватало. Катя до этого встречалась с одним из моряков. Тот, подвыпив, пытался выяснить отношения с сержантом, но до драки дело не дошло, вмешалась Катя. Я познакомился с помощником кочегара, молодым, вечно чумазым пареньком моего возраста, который любил приходить к нам. Сворачивал цигарку, с уважением трогал пулемет и задавал разные вопросы. Звали чумазого Мишкой. Он считал, что популярная тогда песня «Мишка, где твоя улыбка» написана про него. Он иногда подначивал нас:

— Чего же вы в самолет не попадете? Ствол кривой или патронов мало?

Шимбай, добродушный по характеру, снисходительно объяснял, что самолеты легко сбивать только языком.

— Думаешь, фрицы целые и невредимые домой возвращаются? Как бы не так! Ловят они и пули, и осколки, поэтому переправа работает.

Мы им не даем как следует целиться.

Пулемет у нас был старый. На шершавом массивном кожухе отштампованы название завода и год изготовления «1916». На щитке имелись несколько вмятин от пуль, кожух в двух местах запаян. Но работал «максим» исправно. Я иногда мысленно сочинял историю старого пулемета. Вот он, в руках белых, бьет по нашим, то бишь по красногвардейцам. Потом его захватывают в бою, и он служит Красной Армии. Для сорок второго года, как зенитное прикрытие, «максим» устарел. Броню «Юнкерсов» он не брал, а «мессеры» проносились с такой скоростью, что поймать их в прицел было сложно. За эти дни я узнал реальную обстановку в Сталинграде. Рассказал раненый, который примостился возле нас. Он не скрывал облегчения, что вырвался из Сталинграда, хотя ему перебило кости на руке. Ладонь и пальцы почернели, пока он проделал долгий путь до Светлого Яра. Даже возможная потеря руки его не пугала.

— Нет Сталинграда, — морщась от боли, говорил раненый. — От домов одни сгоревшие коробки или развалины. Мясорубка страшная. От элеватора и до Тракторного завода (расстояние 20 километров) наши держат полосу берега шириной метров двести. Ночью роту приводят, за день две трети выбивают.

Я не мог поверить, что почти весь город, все высоты взяты немцами. В газетах писали другое. Про двести метров там не упоминали. Сталинград успешно отражает вражеские атаки. Сталинград держится и не будет сдан врагу никогда. А наша переправа, как и другие, работала непрерывно. Только под Светлым Яром ежедневно переправлялось несколько тысяч бойцов.