Водневу было страшно. Он тискал в руках фузею, и исподтишка посматривал на своих товарищей — а ну как кто заметит его робость и поднимет на смех молодого рекрута?

После того, как атака пруссаков на Большой Шпиц была отбита с большим уроном для неприятеля, на горе появился со свитой главнокомандующий граф Салтыков.

— Победа за нами, ребятушки! — прокричал он, размахивая шляпой. — Бежит пруссак!

Апшеронцы оживились и повеселели — отбитая яростная атака противника подняла настроение, упавшее после разгрома пруссаками левого крыла русской армии и занятия ими Мюльберга. Но до победы было еще далеко, и Водневу вскоре пришлось в этом убедиться.

Из-за кунерсдофских огородов, где еще совсем недавно молодые мушкатеры копали диковинный овощ картофель и варили его в котелках, показалась конница — в глазах у Васи зарябило от разноцветия мундиров и пестроты лошадиных мастей. По ней ударила русская артиллерия, и тут же нарядные кавалеристы на рысях ринулась вперед, в узкие проходы между кунерсдорфскими прудами.

Русские ядра нещадно косили великолепную конницу Зейдлица. Проходы между прудами заваливались трупами людей и лошадей, но сотни и сотни гусар и драгун миновали их благополучно и уже выстраивались, готовясь к атаке. И понеслись на Большой Шпиц три линии прусской кавалерии.

— Оправляй замки, кремни! — услышал Воднев. — К стрельбе готовсь! Пали!

Василий стрелял, как учили — целясь в грудь коня, — быстро, в семнадцать приемов, заряжал. Конница приближалась, блестели на солнце клинки сабель и палашей. «Доскачут или нет? — стучало сердце в груди молодого солдата. — Доскачут или нет?».

Еще залп. Еще раз большая батарея метнула навстречу пруссакам картечь из всех своих единорогов. А затем над кунерсдорфскими полями в третий раз за этот день раздалось громкое «ура». Воднев поспешно зарядил фузею, но стрелять уже не было нужды: конница Зейдлица в беспорядке мчалась обратно, преследуемая по пятам кавалерией союзников.

«Ну, таперича нарубят капусты» — подумал Василий.

* * *

Сражение переломилось. Потрепанная конница Зейдлица откатилась, а гренадеры Фридриха, занявшие Мюльберг, стояли там, не имея ни сил, ни желания снова идти вперед. Салтыков перебрасывал в центр полки правого крыла — Большой Шпиц кишел войсками. Снизу, из-за кустов Кунгрунда, вяло постреливали пруссаки, крепко получившие по носу и усвоившие этот урок. Король проигрывал свою партию — ход был за русскими.

Солнце потихоньку сползало к западу, и надо было что-то решать — не стоять же всю ночь в сотне шагов друг от друга. Но Салтыков медлил, твердо помня одну из основных догм линейной тактики: заняв удобную позицию, не сходи с нее. Лаудон и Румянцов советовали наступать, Вильбуа отмалчивался. Князь Голицын своего слова сказать уже не мог — он был тяжко ранен в бою за Мюльберг.

— Что будем делать, Вилим Вилимович? — обратился Салтыков к Фермору. — Вечереет уже, а…

Речь командующего заглушили крики «ура» — солдаты Первого гренадерского полка, долго и нудно перестреливавшиеся с пруссаками, засевшими в Кунгрунде, не выдержали и бросились в штыки. Следом за ними кинулся в атаку Вологодский полк.

— Вперед! — Салтыков махнул рукой. — Ну, так тому и быть! Александр Васильевич, голубчик, — сказал он, обернувшись к штабным офицерам и найдя среди них сухощавого подполковника, — известите Апшеронский полк, пусть поддержат вологодцев атакою.

— Слушаю-с, ваше сиятельство!

«Эка встрепенулся, — подумал Салтыков, провожая подполковника взглядом, — ровно кречет охотничий…».