Возле кровати я поставил большой стакан американо – туда, где из-под простыни свисала рука Кристины:

– Напитки с доставкой на дом. Распишитесь в получении.

– Иди на фиг, – донесся до меня загробный голос откуда-то из-под подушки.

– Сама иди. Кстати, если интересно: утро нынче дивное.

– Блин.

– И между прочим. Та твоя мадам, Кэтрин. Она ведь считает, что я действительно кое-что могу, да?

Кристина натруженно повернула голову и смахнула с помятого лица две длинные пряди черных волос.

– Вот именно, что кое-что, – вяло отозвалась она. – Я ей озаботилась об этом намекнуть. Что ты у нас очень даже «кое-что»: краснобай, но все-таки не козлина.

– Серьезно?

– Ну а как? – сказала она, не разлепляя глаз, но уже с улыбкой. – Кушайте на здоровье. А за кофеек спасибо. С доставкой.

– Тогда до встречи. В три?

– Если раньше не стыкнемся.

Я посмотрел на нее сверху вниз и подумал, насколько это все-таки симптоматично: так запасть на кого-то за какие-то полгода. Не следует ли нашим сердцам чуть поубавить пыл? Ребенок или котенок, притронувшись по неопытности к горящей свече, учатся ее заблаговременно обходить. А эмоциональные мозоли не отличаются ни прочностью, ни постоянством.

Нагнувшись, я поцеловал Кристину в лоб.

Она открыла глаза:

– Это еще за что?

– За то, что я от тебя без ума.

– Жесть.

– Слово не воробей.

– Да ладно. Жесть она и есть жесть. – Кристина потянулась, как кошка, – упругой струной, все конечности в единой параллели. – А насчет этого ты порешаешь?

– Насчет этого? Порешаю.

– Класс. Тогда выметайся. Мне надо еще поспать.

– Так ведь пол-одиннадцатого!

Ее глаза закрылись:

– Где-то ж должно быть пол-одиннадцатого. Всегда.

– Мудро. Запиши эти слова.

– Джон, правда. Не вынуждай меня вставать только затем, чтоб дать тебе поджопник.

На этом я ее оставил и, сбежав трусцой по пяти лестничным пролетам до первого этажа, шагнул в неимоверный простор города, живущего прямо за дверью по своим неисповедимым законам. Было в нем что-то от грандиозного поезда, потерпевшего крушение.

Остаток утра я провел на боевом посту, где сменил за тротуарным прилавком Пауло, подавая разношерстным прохожим пиццу и бутылочки «Поланд спринг». Подобное занятие отводится обычно тому, для кого даже стоять без посторонней помощи на задних конечностях – большое дело. Пауло – недавно принятый на работу чей-то племянник – был как раз из подобной породы: чудо уже то, что смекает, где на улице лево, а где право. Хотя мне-то что? Паренек добрый, приветливый: глядишь, понемногу и английский освоит. Работенку нашу я тоже, можно сказать, по-своему любил. Без мозголомства. Пицца всего двух сортов: простая и пепперони. Напиток один. И то и другое по доллару – не обсчитаешься. Даже приятно: стоишь себе на раздаче и балагуришь помаленьку с местными, облегчаешь им жизнь простотой. Когда жизнь у человека и без того сверх меры загружена, простота для него – все равно что глоток чистой прохладной воды. Подачу которой в этот обеденный час я и осуществляю – на углу Второй авеню и Четвертой улицы. Цена по доллару.

По окончании своей смены я пристроился поболтать с хозяином ресторанчика Марио и его сестрой Марией (оба родились от родителей с чувством юмора, хотя явно в годы бескормицы), под кофеек за одним из тротуарных столиков. «Адриатико» был затиснут между почтенного вида еврейской булочной и секонд-хендом с претензией на богемность, в пяти минутах ходьбы от пивнушек Сент-Маркс-плейс и легендарных погребков вроде «Максорлис». Держался этот ресторанчик стойко вот уже лет сорок, а то и больше, во многом из-за открытости содержащей его семьи ветрам перемен, какими бы шквалистыми и косыми они подчас ни были.