Он вытаскивает из кармана пластинку клубничной жвачки, сует ее в рот и, жуя, говорит:

— Все, сегодня больше ни слова о работе. Обсуждать, что и как, будем уже в родных стенах. Отчитаемся перед старым сморчком ЭнВэ и займемся друг другом и нашим отпуском. И пусть только этот трухлявый гриб попробует тут же заслать нас на дело!.. Я лично утоплю его в раковине. Слушай, — он неодобрительно косится на мою сигарету, — когда ты бросишь свою отвратительную привычку?

— Моя привычка не менее отвратительна, чем твоя. Пережевывая жвачку, ты мало того, что портишь зубы, но и заставляешь свой желудок постоянно вырабатывать желудочный сок, в который нечего бросить. А это — прямая дорога к гастритам и язве. Вот так-то, Зеня!

— Будь добра, не дыми на меня — ты мешаешь мне постоянно вырабатывать желудочный сок, — Женька слегка по-детски насупливается — он терпеть не мог, когда я шутки ради начинала коверкать его имя, называть Жекой, Женюрой или еще хуже — Джонни. — Лучше пошли укусим чего-нибудь — я голоден, как сто собак! Хочу штук десять хороших отбивных, много-много вареной картошки и пива!

Я выбрасываю сигарету в окно, приподнимаюсь на цыпочки и стряхиваю снежинки с его волос. Он послушно наклоняет голову.

— Как ты думаешь — у них есть охотничьи колбаски?

— Витка, ты уже всех достала своими охотничьими колбасками! Тебя скоро можно будет вычислять по охотничьим колбаскам, как белку по ореховой скорлупе. Пошли, дитя, насладимся взаимным обществом за хорошим ужином, пока не появился этот экзистенциалист Артефакт, не накачался коньяком и не погрузил нас в пучины мировой скорби.

Охотничьих колбасок в меню вагона-ресторана нет, и я ем сосиски с майонезом, запивая их персиковым соком. Но мне все равно — в хорошей компании и сосиски едятся весело. Я давно не видела Женьку вот так, свободно, без притворства. Мы сидим одни — сидим долго и успеваем всласть наговориться, прежде чем к нам подходит, наконец, Артефакт. Артефакту двадцать четыре года, он высок, невероятно худ и обладает большим увесистым носом, похожим на клюв тупика. Артефакт — гений техники и в трезвом виде удивительно самодостаточный человек, этакая вещь в себе, не нуждающаяся ни в общении, ни в друзьях, ни в женщинах, ни в развлечениях. Ему вполне хватает самого себя. Но когда он хорошо выпьет, то срочно начинает нуждаться в собеседниках, которым втолковывает свои соображения о тщетности всего сущего. А после каждого дела он пьет очень хорошо. Сейчас тонкие губы Артефакта раздвинуты в вялой улыбке, такой неопределенной и странной, словно он позабыл ее там несколько недель назад.

— У-у, — говорю я, — прибыла тяжелая артиллерия. Садись-ка рядом со мной, Женька — встретим достойно этого монстра, когда он опять начнет просеивать наше человеческое существование через сито тоски и безысходности. И ешь быстрей, пока он чего-нибудь не заказал. Он извращенец. Я сама видела, как он бросал сыр в красный борщ и мазал кусок яблока минтаевой икрой.

Артефакт присаживается за наш стол с неизменной бутылкой «Московского», приглаживает длинные маслянистые волосы, молча наливает коньяк в три рюмки, молча берет свою, то же самое делаем и мы. Рюмки соприкасаются в полном молчании — соприкасаются тихо, шепотом. Таков обычай — не спугнуть удачу, которая, вроде бы, и на этот раз шла рядом с нами от начала и до конца. Удача — девочка трепетная, нервная. И бурно радоваться не стоит — услышат боги, а боги бывают завистливы — уведут девочку, запретят приходить. А так — вроде бы порадовались и в то же время никто не услышал. Это просто обычай. Не знаю точно, как другие, а я не суеверна, хоть над моей кроватью и висит деревянная голова гвинейского демона против плохих снов.