— Нет, — успокоил его Дилейни, — нет, я оставлю ему его удовольствия. Так сколько человек он взял с собой? Весь Легион?

— Всего лишь тридцать человек. Но обещаешь, что ничего не скажешь? — Ридли ужаснулся тому, что проболтался.

Дилейни заметил Роберта Ли, инспектирующего новобранцев на противоположной стороне ярмарочной площади. Дилейни умышленно устроил так, что стал полезен штабу Ли, и неожиданно обнаружил, что впечатлен сочетанием ума и честности генерала Ли.

Дилейни пытался представить себе ярость Ли, если он узнает, что Фалконер на свой страх и риск отправился в набег на железную дорогу Балтимор-Огайо, но как бы заманчиво это ни было, Дилейни решил ничего не говорить своим друзьям из виргинского правительства. Вместо этого он позволит Северу остановить их.

Еще оставалось время, чтобы отправить последнее письмо другу в Вашингтон, который, насколько было известно Дилейни, был близок к военному министру правительства Севера. Дилейни считал, что если северяне сочтут его полезным источником военной информации, то за этим, безусловно, последует их полное доверие.

— Конечно же, я ничего не скажу губернатору, — заверил он своего перепуганного младшего брата, затем натянул поводья и остановил лошадь. — Ты не возражаешь, если мы вернемся назад? Он пыли у меня горло саднит.

— Но я надеялся…, - начал было Ридли.

— Ты надеялся посетить дом миссис Ричардсон, — это соблазнительное место, насколько знал Дилейни, было главной ричмондской достопримечательностью для его сводного брата. — И посетишь, мой дорогой Итан, посетишь.

Дилейни поспешил назад в город, завершив дела этого удачного дня.

Диверсионная группа добралась до железной дороги Балтимор-Огайо за два часа до рассвета на шестой день путешествия, которое, как самонадеянно рассчитал Вашингтон Фалконер, должно было длиться не более трех дней. Поездка заняла бы всю неделю, если бы Фалконер решительно не настоял на том, чтобы скакать всю последнюю ночь.

Старбак, шатавшийся от усталости и ноющей боли от натертых седлом волдырей, вначале и не осознал, что путешествие почти закончилось. Он сидел, сгорбившись в седле, в полудреме боясь свалиться оттуда, когда неожиданно вздрогнул от яркой вспышки света, возникшей далеко внизу в глубокой долине, куда не падал лунный свет.

В какой-то момент он подумал, что грезит, но затем испугался, что вовсе не грезит, а достиг наводящей страх границы Геенны, библейского ада, и что в любое мгновение будет низвергнут в огненную пучину, где черти, посмеиваясь, истязали грешников. Он даже в ужасе вскричал.

Затем, полностью проснувшись, он осознал, что группа перепачканных налетчиков Фалконера остановилась на гребне горной гряды и смотрела на темную долину, где поезд уходил на запад.

Дверца топки локомотива была открыта, и это яркое сияние отражалось внизу клубящегося столба дыма, который, подумал Старбак, выглядел как огненное дыхание большого дракона. Дым уходил на восток, опережаемый слабым отсветом масляного фонаря локомотива.

Никаких других огней не было видно, что наводило на мысль о том, что локомотив тащил товарные вагоны. Шум поезда перешел на глухой рокот, когда он проехал мост, пересекавший реку, находившуюся слева от Старбака, и когда он внезапно понял, как близко они подошли к своей цели, его неожиданно охватило волнение.

Большие клубы огненного дыма, пронзившие ночь, осветили железную дорогу Балтимор-Огайо, проходящую по берегу северного рукава реки Потомак.

До тех пор, пока Томас Джексон не занял Харперс-Ферри, отрезав таким образом железнодорожное сообщение на Вашингтон и Балтимор, линия была главным связующим звеном между западными штатами и столицей Америки, и даже после оккупации Джексоном дорога оставалась оживленной, поскольку по ней перевозили припасы, новобранцев, оружие и продовольствие из Миссури, Иллинойса, Индианы и Огайо; все это свозилось в Камберленд, где перегружалось на баржи или в повозки, отправлявшие припасы на хагерстоунскую станцию Камберлендской железной дороги.