Когда по столице поползли слухи, что на краю городского центра, среди заброшенных огородов Ордена Могильной Собаки полным ходом идет строительство каких-то невероятных летающих дворцов, я сперва скандальным тоном спросил Малдо Йоза, почему я, сирота, всегда узнаю такие новости последним, и только потом сообразил, о чем, собственно, речь.

Впрочем, тот факт, что идея построить для шиншийских гостей что-то вроде фрагмента Черхавлы с невидимыми первыми этажами родилась при моем активном участии, включающем протрезвляющее заклинание, безответственные советы и два сломанных в неравной схватке с эскизами карандаша, не спас меня от культурного шока при посещении строительной площадки на этапе финальных отделочных работ. Высокие, узкие, устремленные в небо дворцы из полупрозрачного молочно-лилового камня, связанные в единый комплекс изящными переходами на разных уровнях, выглядели парящими над землей на высоте примерно четырех метров; первый этаж становился видимым только когда открывали одну из входных дверей – очень условно видимым, словно бы сотканным из тумана. Впечатления это не портило, скорее, даже усиливало, по крайней мере, для меня. Оставалось надеяться, что у шиншийцев крепкие нервы, и они не рехнутся, выяснив, что им в этом сумрачном наваждении предстоит жить.

– Это тот уникальный случай, когда невозможно – да, пожалуй, уже и не нужно – провести четкую границу между архитектурой и поэзией, – сказал сэр Шурф, ради совместного любования отделочными работами отменивший ежевечернюю порку Старших Магистров или какие там еще бывают ужасающие Орденские таинства, о которых непосвященным лучше ничего не знать.

А может быть, это не он сказал, а я сам подумал. Поскольку в людных местах нам обоим лучше появляться невидимыми и пользоваться Безмолвной речью, иногда довольно трудно бывает отличить чужую реплику от собственной мысли. И это придает разговору приятный привкус безумия – легкого, необременительного и безопасного, благо прекратить его можно в любой момент.

Впрочем, я и без того был слегка не в себе, потому что представшее нашим глазам зрелище превосходило мои самые смелые представления о красивых зданиях. И еще потому, что я хорошо помнил, как впервые оказался в Ехо, и как потом вернулся сюда после долгого перерыва, и оба раза совершенно одинаково думал, что прекрасней этого города ничего быть не может, а оказалось – еще как может. Вот прямо сейчас, у меня на глазах город становился прекрасней былого себя.

Но больше всего меня изумляло, что я сам отчасти стал тому причиной. Очень странное ощущение: смотреть на парящие над землей рукотворные призрачные дворцы и осознавать, что без твоих корявых эскизов ничего бы не было. Я испытывал по этому поводу не столько гордость, сколько растерянную благодарность судьбе за такой неожиданный подарок. И долго еще потом думал: «Как же мне повезло сделать в это свой вклад!»

– На каком-то этапе я даже испугался, – признался Малдо Йоз, которого мы в отместку за свое утраченное душевное равновесие подвергли временному отстранению от работы с последующим размещением на крыше Мохнатого дома и насильственным нанесением грубых восхвалений. Впрочем, художники обычно довольно легко переносят восхваления, даже самые грубые, особенно если к ним прилагаются всякие интересные напитки, так что гений не особо от нас пострадал.

– Чего именно вы испугались? – строго спросил Шурф. Он буквально светился готовностью прочитать Малдо столько душеполезных лекций о мужестве, необходимом всякому большому художнику, сколько понадобится, чтобы окончательно и бесповоротно его вразумить.