– А что сейчас? – заинтересовался Потеха, старательно прожёвывая мясное ассорти. – В чём, так сказать, особенность переживаемого момента?

– Ну, хотя бы в этом, – Жидель поднял вверх ладонь, и Потеха с ужасом разглядел, что у двух пальцев – указательного и безымянного – отсутствовали ногтевые фаланги. Пальцы продолжали «таять» и дальше, вскоре ладонь стала полностью беспалой. – Здесь и сейчас, – профессор опустил глаза в стол, как бы ожидая аплодисментов, – совершается то, ради чего мы с тобой, Сига, рисковали и продолжаем рисковать… По-крупному!

Жидель продолжал говорить, а по больной ноге Сигизмунда вверх поползли мурашки. Так случалось всякий раз, когда он чувствовал надвигающуюся опасность. Ту, от которой нельзя было защититься.

Сейчас он увидел, как со стороны барных стоек к их столику крадется тот самый бомж, который ещё десять минут назад пристально наблюдал за ними с улицы. Самым пугающим были не его лохмотья, не страшное бельмо на левом глазу, отливающее то зелёным, то жёлтым. Самым парализующим, от чего нога Потехи «отстегнулась» и перестала подчиняться хозяину, было то, что он узнал этого бомжа.

Тот, о ком они недавно говорили с одноклассником, быстро приближался к своему учителю сзади. Голосовые связки Потехи словно слиплись друг с дружкой и оказались не в состоянии колебаться в звуковом диапазоне. А Жидель, как назло, засмотрелся на приближающуюся официантку. И когда озверевший и изуродованный Васятка оказался у профессора за спиной, в руке парня Потеха разглядел нож.

Блестящая сталь неумолимо приближалась к шее Жиделя. Потеха представил, как на него сейчас брызнет кровь из перерезанной сонной артерии одноклассника, и его начало тошнить прямо в салат.

То, что случилось через секунду, объяснению не поддавалось. У Жиделя исчезли голова и шея, нож бомжа Васятки описал дугу в воздухе, не встретив никакого препятствия. Женщина за соседним столиком истошно завизжала, у подошедшей официантки поднос вывалился из рук.

Оттолкнув застывшую в шоке женщину, за спиной бомжа вырос охранник и скрутил его. Несколько мужчин повскакивали с мест, бомжа вывели. Как в этом хаосе Потеха умудрился спрятать модулятор голоса и конверт в саквояж Жиделя, и со всем этим «багажом» оказаться на улице, остается только поражаться.

Голос одноклассника настиг его, когда он «отмахал» уже пару кварталов:

– Теперь ты убедился, ячсмитьбю, что я не зря панику сеял? Не забудь, что ты должен сделать через две недели, если я вдруг не появлюсь. Но не раньше!

– Да сделаю я, сделаю, – пробормотал Потеха, оглянувшись по сторонам и не обнаружив собеседника. – Можешь не волноваться.

– Кстати, ты ножичек прихватизировал, которым Васятка решил меня прирезать.

– Как это? – оторопел Потеха. – Чушь несёшь, однако!

– В спешке засунул в саквояж, ничего удивительного, длорпавыф, с каждым бывает. Всё же улика, сам понимаешь. Избавься от него как-нибудь незаметно.

– Не может быть, – он судорожно открыл саквояж, обнаружил там клинок, который ещё недавно видел в занесённой руке бомжа, крякнул, и тут же закрыл, опасливо озираясь. – Ох ты, господи! Ладно, избавлюсь…

– Ну, всё. – Потеха различил вздох друга. – Кто куда, а я в Мышеловку. До встречи!

– Куда? – он замер посреди улицы. – В какую мышеловку? Юрашек! Повтори!

Прохожие оглядывались на него, разговаривавшего неизвестно с кем, а он продолжал переспрашивать, пока не убедился, что ответа, скорее всего, так и не услышит.

Почти по Станиславскому

Сколько их уже, этих апрельских дней, заканчивалось подобным образом: заоконная темень, мутные фонари, слякоть на дорогах, падающие с крыш сосульки.