|
– Про Ерушалаим. Там же в первом веке чумовая заваруха была, римляки всех растрясли налево‑направо, получилось рассеяние. Я вообще‑то пацан не кошерный… эрудицией не угнетен и до тонкостей тебе все это не перетру – но дед, помню, грузил, что если о чем‑нибудь просишь Бога, эту фразу как бы надо в молитву вставлять. И уж обязательно – во время пасхальной трапезы, что ли… Он говорил так: на следующий год – в возрожденном Иерусалиме! Типа – вот надеемся, что уже в будущем году мы с вами вернемся в Иерусалим и отстроим его заново. – Отхлебнул. – И так по всему миру две тысячи лет.
– Охренеть, – с недоверчивым восхищением сказал Лэй. Разговор пошел странный. Можно помолчать минуту, две, пять, переваривая, – а потом заговорить, будто паузы и не было вовсе. И можно спрашивать или рассказывать все что угодно. – А чего твои не свалили до сих пор? – спросил Лэй. – А фиг их знает. Я бы на их месте давно свалил. – Гонишь… – недоверчиво сказал Лэй. Нат молчал. – Че, в натуре? – Угу. – Аттестат получишь – свалишь? Нат чуть пожал плечами. – Не знаю, – нехотя выговорил он. – Тебя бы там сразу забрили, – сочувственно пробормотал Лэй. – Когда за страну типа не стыдно – за нее воевать не влом. – Это ты сейчас так говоришь. Здесь. – Может быть, – помедлив, согласился Нат. Они миновали моечную; вокруг нее, забивая стойкий чад выхлопов, оглушающе воняло химикалиями. Ровно ползущая вправо череда разноцветных вздутий (типа корыта опрокинутые строем маршировали куда‑то, кошмар обкуренного), за нею – судорожно ползущая влево череда разноцветных вздутий; а над корытами, вплотную притертыми одно к другому, – высоченная огромная мойка. Извергающий пену широкий раструб ходил вдоль стены дома взад‑вперед на высоте человеческого роста, чем‑то неуловимо‑напомнив Лэю ищущего Волгу Толяна. Мертвенно‑голубые хлопья ядовитой пены колотили в стену и валились на тротуар, шмякались тяжелыми ошметками и брызгами, растекались жижей, давая начало пузырящейся реке, которая бежала поперек Шпалерной; на стене из‑под пены еще проглядывала, выцветая на глазах, размашистая, метра на три, надпись краской: «Руские всех стран, соединяйтесь!» Водитель в моечной, возвышавшийся в своей остекленной башне над потоками брезгливо жмущихся от него сверкающих бандовозов, яростно высунулся в открытое окошко и принялся беззвучно в реве насосов и ниагарском плеске пены широко открывать и закрывать рот в сторону Лэя и Ната; потом, поняв, что его не слышно, энергично замахал им рукой: валите, мол, поскорей, нечего здесь читать! Но те и так валили, и ускорять шаги по требованию какого‑то полицейского урода не имели ни малейшей склонности. – Как «русские» пишутся, типа с бутылки пива срисовывал, – прокомментировал энергично смываемую надпись Нат, когда рев остался позади и вновь стало можно разговаривать. Лэй задумчиво прихлебнул. – А «соединяйтесь» вроде через «е» надо, – без уверенности сказал он, проглотив. Нат тоже подумал. – Вроде да, – согласился он. А потом добавил: – Но не поручусь. – Крутые мы! – хохотнул Лэй. – Год учиться осталось, а моя твоя не понимай… Нат прихлебнул. – Между прочим, – сказал он, проглотив, – напиши я такое лет сто назад про евреев – мигом пришили бы сионизм и мировой заговор. – А напиши я ее сейчас – пришьют руссофашизм, – парировал Лэй. – Привет из двадцать первого века, жидовская морда. |
