Может, и правильно. То, что говорила Обся, могло быть правдой, а могло – и пургой. Все эти педагогические прихваты и подходцы… В записке вполне могли значиться все имена. А Обся хочет, чтобы те, про кого она уже и так знает, сломались сами, на месте. Собственно, если встанут те же, кто назван в телеге, это и будет доказательством ее соответствия фактам. Вот если бы никто – тогда я бы точно попробовал в несознанку уйти…

Нет, не перехитрить мне Обсю. У нее опыт, и информации в сто раз больше… Лэю сделалось пусто и безнадежно.

И очень одиноко.

– Н‑ну, хорошо… – начала было Обся с угрозой, но тут Нат шумно вскочил и сказал несколько громче, чем полагалось бы говорить о таких вещах, почти выкрикнул:

– Я там был!

Обся изумленно перевела взгляд на него. Не Ната она ждала, похоже. Или вообще никого не ждала…

Стало быть, понял Лэй, и впрямь в телеге не было других имен.

А у Хотябыча на сморщенной мордочке вдруг проскочило такое выражение, будто он ставит Нату пять баллов.

Быстро проскочило, мигом. Как тень от пролетевшего воробья.

– Натан… – обескураженно проговорила Обся. – Ты‑то как попал в эту компанию? Я понимаю, Леонида воспитывает одна работающая мать, она не может уделять должного внимания его воспитанию…

Лэй скрипнул зубами. Придушить ведьму, что ли? Или взорвать?

Чтобы прикупить один дозняк пластида, маме год пахать надо… или два…

– Но ты‑то, Натан! Мальчик из такой приличной семьи!

Натан не ответил.

Весь класс смотрел уже на него. В глазах читалось: обкурился, что ли, что сам лезешь?

Некоторое время Обся безмолвствовала. Густое молчание можно было есть ложками; только, подумал Лэй, был риск обжечься и отравиться. Типа уксусом.

– Больше никто? – как‑то опустошенно, без прежней уверенности спросила Обся.

Наконец, раз уж Нат все равно объявился сам, Лэй решился посмотреть на друга. Они встретились взглядами. И оба одновременно сделали морды валенками. Выпятили челюсти, зенки вылупили с независимым видом и уставились в стену за спиной Обей.

А на душе у Лэя почему‑то стало тепло. Даже весело.

Толян совсем растекся спиной по карте – будто жвачка, которую шмякнули в стену да еще и пальцем притиснули. Все по нему ясно было – но Обся, дурища, стояла к нему затылком и ни разу не обернулась. Забыла про него.

А Марьяна пудрилась. Гордо так, независимо. Увлеченно. Исключительно в зеркальце глядела – ни влево, ни вправо; типа сто лет своей физиономии не видела и никак ей не налюбоваться.

– Ну, пойдемте, – проговорила Обся, совладав с растерянностью. – А те, кто надеется отсидеться и скрывает свой проступок, – смею вас уверить, поступает так напрасно. Совершенно напрасно! – Она величаво повернулась к Хотябычу. – Продолжайте урок, Радий Кирилыч. У вас еще семь минут.

Вот теперь уж меня точно к доске не потянут, подумал Лэй, проходя вслед за Обсей в дверь класса. Коридор впереди был пуст и гулок.

И очень скрипуч.

Как это пол еще не провалился – загадка.

Ната оставили в тесном предбаннике, а Лэя Обся отконвоировала в директорский. Там тоже было тесно и темно; сто лет не мытое единственное окошко выходило во двор, а забитые бумажным барахлом почернелые, рассохшиеся шкафы – они стояли тут, верно, еще в те времена, когда школа, по рассказам мамы, была каким‑то, блин, «спутником семилетки», – доедали придушенный бурым стеклом свет. За широченным, как сексодром, столом – достойным ровесником шкафов – тускло мерцая лысиной, восседал, типа какая‑нибудь будда, рыхлый, пузатый Бугор и брезгливо глядел на вошедших.