С должностными лицами так бесправно разговаривать нельзя.

– Разберемся, господин! Р‑разберемся! – мгновенно обретя утерянную было уверенность, отрезал пацан.

– Да вы что? – возмутился Ребенок. – Он же друг бабы Люси! Пап! Она же нас ждет!

– Разберемся, сказал! – демонстративно потеряв терпение, рявкнул пацан в форме.

Беззлобный что‑то забубнил. На них теперь смотрели все, кто находился поблизости; позволил себе это и Гнат. Циркуль сидел с окаменелым лицом, но пальцы у него дрожали.

– Пройдемте! – гаркнул пацан в форме. Тоже психует, понял Гнат. Еще бы. Ситуация нештатная…

Беззлобный решительно встал. Покосился на Ребенка. Потом твердо уставился в глаза пограничнику и сказал:

– Мы все пойдем. Это безобразие. Это самоуправство!

– Да сядьте вы, господин Небошлепов, – с досадой и даже как‑то виновато ответил пацан. – Ну вам‑то что… Вы‑то куда…

– Как это «вам‑то что»? – на последних крохах храбрости повысил голос Беззлобный. – Вы не можете ответить на простой вопрос: что в документах господина Обиванкина вас не устраивает. И в то же время ссаживаете его с поезда безо всяких причин! Мы едем вместе и поэтому будем разбираться вместе!

Пограничник сдвинул на затылок фуражку. Тыльной стороной ладони вытер лоб.

– Как хотите… – сказал он. – Вам же хуже… Колян! – крикнул он напарнику. – Заканчивай тут, я повел этих…

Гнат оцепенел.

Да за что же Циркуля этак‑то?

Да как же я узнаю, куда он ехал?

Я ведь должен узнать, куда он едет и зачем!

Это моя добыча!!!

Решение надо было принимать мгновенно. Гнат это умел.

Через каких‑то полминуты после того, как дверь в конце вагона с гортанным звоном защелкнулась за уведенными, Гнат поднялся, злобно бормоча: «Да сколько ж можно стоять!.. Да сколько ж можно сортир держать закрытым!..» – и пошел по проходу. Вышел в тамбур – дежуривший там проводник встретил Гната волчьим взглядом: «Вы куда, господин хороший?» – «Закрыт выход?» – спросил Гнат. «А как же? Граница ж, вы чего?» – «Пива бы взять… Днем начал, а сейчас подремал малость – сил нет, добавить хочется…» Проводник немедленно смягчился: пассажир оказался понятный, обуреваемый общечеловеческими, по глубочайшему убеждению проводника, ценностями. «Нельзя, – с сочувствием сказал проводник. – Никак нельзя, меня ж взгреют. Вот тронемся – опять лотошники по вагонам пойдут, потерпи, земляк». Гнат вздохнул. «Тебе хорошо говорить… – сказал он. – Поедем‑то еще когда? Полчаса ждать, не меньше. А тут душа горит… Сортир не откроешь?» Проводник захохотал: «Так тебе, земеля, влить или вылить?» – «И то и другое!» – сказал Гнат. Проводник, добрая душа, от второй, совсем уж безобидной просьбы, не смог отмахнуться – тем более земляк вел себе по‑людски, уважительно, и скандалить, безо всякого смысла требуя открытия вагона, не стал. После короткого внутреннего колебания проводник сказал: «Аида!» и достал из кармана брюк ключ.

Окно в сортире, как и предполагал Гнат, по‑прежнему было опущено до самой рамы. «Хо!» – сказал он, словно бы увидев заманчивую дыру впервые. Оглянулся на проводника, сделал в сторону распахнутого окошка знак глазами. Проводник с неудовольствием поджал губы, потом красноречиво отвернулся: делай, мол, что хочешь. Гнат уже потянул на себя дверь, чтобы закрыться, когда проводник для порядка все ж таки бросил в пространство: «Отстанешь – твои проблемы».