Почти на каждой станции они забирали этих людей – мужчин и женщин, едущих на Рождество с ракетками для тенниса, связками шестов для игры в поло, с милыми, поломанными лопатками для крокета, фокстерьерами и седлами. Большая часть из них была в таких же куртках, как у Вилльям, потому что с северным холодом так же нельзя шутить, как с северной жарой. И Вилльям была среди них и одна из них. Запустив руки глубоко в карманы, подняв воротник выше ушей, она расхаживала по платформе, притоптывая ногами, чтобы согреться, и переходила из одного вагона в другой, чтобы навестить знакомых. Везде ее поздравляли. Скотт сидел в конце поезда с холостяками, которые немилосердно дразнили его тем, что он кормил грудных детей и доил коз, но по временам он подходил к окну вагона, где сидела Вилльям, и шептал:

– Хорошо, не правда ли?

И Вилльям отвечала, видимо, в полном восторге:

– Правда, хорошо.

– Приятно было слышать благозвучные имена родных городов: Умбала, Лудиана, Филлоур, Джуллундур звучали в ее ушах, словно колокола, которые должны возвестить о ее свободе, и Вилльям чувствовала глубокую, истинную жалость ко всем чужим и посторонним – гостям, путешественникам и только что принятым на службу.

Возвращение было чудесное, и, когда холостяки давали рождественский бал, Вилльям была неофициально, так сказать, главной и почетной гостьей старшин клуба, которые могли устроить все чрезвычайно приятно для своих друзей. Она танцевала со Скоттом почти все танцы, а остальное время сидела в большой, темной галерее, выходившей в великолепный зал, где блестели мундиры, звенели шпоры и развевались новые женские платья и где четыреста танцоров кружились так, что флаги, которыми были задрапированы колонны, стали развеваться, уносимые вихрем.

Около полуночи с полдюжины не любивших танцы пришли из клуба, чтобы сыграть серенаду, – то был сюрприз, приготовленный старшинами. Прежде чем присутствующие могли сообразить что-либо, оркестр умолк и невидимые голоса запели «Добрый король Венцеслав».

Вилльям, сидя на галерее, подпевала и отбивала такт ногой:

         Иди за мной вослед, мой паж,

         Вослед твоей любви!

         Настанет время – в зимний хлад —

         Замрет огонь в крови!

– Надеюсь, что они споют еще что-нибудь? Не правда ли, как красиво это пение, вдруг раздающееся из темноты? Посмотрите-посмотрите, вон миссис Грегори вытирает глаза!

– Это несколько напоминает родину, – сказал Скотт. – Я помню…

– Тс! Слушайте, милый!.. – И снова раздалось пение.

         Они сидели все вокруг.

– Ах! – сказала Вилльям, придвигаясь ближе к Скотту.

         Господень Ангел к ним сошел —

         И осиян был славой луг.

         «Не бойтесь, – Ангел им сказал

         (Смущенных, страх их обуял), —

         Я радость возвестить сошел:

         Спаситель на землю пришел!»

На этот раз глаза вытерла Вилльям.