Ганн с отвращением покосился на стальную дверь, мрачно поблескивающую в пронзительном свете люминесцентных ламп под сводом арки.

— Ну что ж, — произнес он со вздохом, — учитывая международную ситуацию и разгул терроризма во всем мире, такое решение, наверное, наиболее целесообразно, и все-таки...

— И все-таки, — закончил его мысль адмирал, — ужасно грустно сознавать, что это прославленное здание, веками служившее домом лидерам американской нации, отныне обречено на жалкую участь рекламного фасада для туристов, зевак и репортеров.

— Мистер президент... Адмирал Джеймс Сэндекер... Коммандер Рудольф Ганн.

В отличие от моложавого адмирала Уоллес выглядел гораздо старше своих лет. Еще не перевалив за шестидесятилетний рубеж, он производил впечатление дряхлого старика, отягощенного болезнями и бременем прожитых лет. Поредевшие седые волосы, вздувшиеся на лбу вены и мешки под вечно красными и слезящимися глазами часто служили поводом для вдохновения карикатуристам, неизменно изображающим его в образе престарелого алкоголика, хотя в реальной жизни Уоллес почти никогда не позволял себе выпить что-либо крепче бокала светлого пива. Круглолицый и низколобый, с жидкими белесыми бровями и брюзгливо поджатыми губами, Дин Купер Уоллес отдаленно напоминал чем-то недовольного бульдога и был, по общему мнению, политиканом до мозга костей. Усевшись в кресло прежнего хозяина Белого дома, он не принял ни одного решения, пусть даже самого незначительного, не просчитав предварительно, какого процента голосов избирателей это может стоить ему на предстоящих выборах.

Уоллес никогда не входил в число уважаемых Сэндекером политических деятелей. Ни для кого в правительственных кругах не было секретом, что он ненавидит Вашингтон и лишь скрепя сердце выполняет социальные функции, неразрывно связанные с занимаемой им должностью. Отношения президента с Конгрессом походили на грызню впряженных в одну телегу льва и медведя, готовых сожрать друг друга при первой возможности. Не будучи интеллектуалом, Уоллес тем не менее благодаря хорошо развитой интуиции слыл мастером политического маневра. Сменив по воле случая на высшем государственном посту своего законно избранного предшественника, он пока еще чувствовал себя не совсем уверенно и потому поспешил привлечь в свою команду массу новых помощников и советников, разделяющих его инстинктивную неприязнь к потомственной политической аристократии и бюрократии и не испытывающих священного трепета и угрызений совести при нарушении десятилетиями складывавшихся традиций.

Продолжая удерживать в левой руке чашку, он протянул правую приблизившемуся Сэндекеру.

— Рад видеть вас у себя, адмирал, — произнес он неожиданно теплым тоном. — Наконец-то мы с вами познакомились.

Сэндекер непроизвольно моргнул. Его несказанно удивила ватная вялость президентского рукопожатия — непростительный недостаток любого кандидата на выборный пост, одна из основных функций которого заключается именно в пожимании рук электората в ходе предвыборной кампании. Быстро оправившись от удивления, адмирал коротко кивнул и в меру почтительно произнес:

— Я тоже очень рад нашей встрече, сэр. Искренне надеюсь, что она станет далеко не последней.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, адмирал. К сожалению, медицинские прогнозы по поводу состояния президента не внушают оптимизма. Боюсь, мне еще долго предстоит выполнять его обязанности.

— Уверен, что вы достойно продолжите взятый им курс, сэр.

Сэндекер тоже был неплохим политиком и отлично знал, в каких случаях уместно и даже необходимо польстить начальству — в интересах дела, конечно. Сам-то он ни в чьей благосклонности не нуждался, но судьба НУМА, над которым, по слухам, нависла угроза расформирования, волновала его куда больше, нежели собственное благополучие.