«Я сейчас, сейчас!» — подумала она, как пообещала.

И волевым сверхусилием мысленно ухватила себя за горло, заставляя прекратить суетные, бесполезные попытки вдохнуть, ослабляя, ослабляя, изгоняя убийственный панический ужас, вспомнив, как учил ее папа:

«Если подавилась или у тебя перехватило горло так, что не можешь вдохнуть, сразу — запомни — сразу! — прекрати делать попытки вдохнуть и пугаться перестань! И очень осторожно, потихоньку втягивай воздух через нос!»

Очень осторожно, через нос она попробовала втянуть воздух…

И закашлялась, втянув вместо воздуха в горло вязкую горчащую массу! И почувствовала такую обжигающую, непереносимую боль в легких, что на мгновение перед глазами поплыли темные круги в ярких салютных вспышках!

«Спокойно! — успела прикрикнуть на себя Дарья до наступающей уже паники. — Еще раз!»

Еще раз! Очень осторожно!

Перестали дергаться. Остановились. Втягиваем воздух через нос. Ос-то-ро-жно!

И получилось! Тоненькой струйкой воздуху удалось пробраться в легкие!

Еще раз — остановились, не дышим, вдыхаем! Еще раз!

«Разлепи глаза, что ты зажмурилась!» — покрикивала она на себя.

Разлепила — алая, яркая пелена!

Дарья принялась осторожно высвобождать левую руку.

Господи, как же ужасно больно! Везде! От любого сантиметрового движения, от осторожного вдоха — больно!

«Давай, давай, Дашенька, ты справишься!» — как могла подбадривала она себя.

Вытащила! Протерла глаза и посмотрела — красное!

Стоп! Красное — это у нее на пальцах, но пальцы-то она видит!

И вот тут-то случился самый полный, настигнувший ее амбец! Оказалось, что до этого момента был еще «марципанчик», почти белая полоса! И — бац! — она осознала и вспомнила все и в один миг! Сразу!

«А вот это провал, Штирлиц!» — почему-то подумалось ей именно этой фразой. Странно, но что-то близкое к истине.

Она услышала стоны, чье-то безудержное рыдание, какую-то суету и крики, голоса там дальше за стонами и плачем и наконец поняла, что чувствует перенасыщенный тошнотворный, резкий запах крови.

И вкус крови…

Протерев глаза еще раз, Дашке удалось сфокусировать зрение и разглядеть, что на ней лежит человек, придавивший ее всей массой. А сверху него, погребая их под собой, навалено что-то непонятное, и через это непонятное пробивается приглушенный свет разных ярких оттенков. И человек лежит странно — его голова упирается ей в правое плечо, а из его шеи в верхнюю губу Дашки струей, порциями в ритме бьющегося сердца хлещет кровь.

Не успев ничего сообразить, она протянула руку и сильно, тремя пальцами, надавила на рану, остановив этот «гейзер», и только потом поняла, что где-то слышала или видела по телевизору, что именно так надо делать.

Зачем? Какая разница сейчас — надо и надо! Главное — сильно давить и не давать крови вытекать. Кто лежит на ней, Дарья так и не поняла в те первые минуты.

— Даша!!!

Совсем рядом проорал тот же голос, знакомый, родной, но так ею и не опознанный до сих пор, и она рванулась ответить, позвать…

И кровь, которой был полон ее рот, перекрыв горло, протекла в желудок. И Дашка поняла одновременно два факта: первое — что ее сейчас вырвет, и второе — что она задохнется от этого!

Совсем! Окончательно!

И ей показалось, что у нее завыло сердце, как-то по-волчьи безысходно завыло, прощаясь, что ли.

«Нет! Нет! Нет!» — просила и уговаривала она себя.

Ей нельзя умирать! Она не хочет, не может, не будет умирать!

Из глаз потекли бессильные слезы смирения перед поражением, перед пониманием, когда осознаешь, что все! Все! И ничего уже не сделать!

«Плакать нельзя!» — вяло подумала Дашка, почти уже сдавшись, отступив перед более сильной «дамой с косой»…

Почти…

— Даша!!!

Взорвался в мозгу, пробился через смертельное смирение голос зовущий.