Квинн не знала, что на это ответить, поэтому промолчала.

В ее голове промелькнуло воспоминание: она прижалась лицом к окну гостиной, наблюдая, как Ханна бежит по их улице с малышом Майло в коляске, ее каштановый хвост покачивается, когда она наклоняет голову, чтобы проверить его. Она говорит что то высоким музыкальным голосом, а он хохочет и заливается смехом, веселье льется из него как вода.

Почему она вспомнила такую чушь? Почему смотрела на Ханну с голодом одинокой маленькой девочки, как будто материнская привязанность Ханны могла быть перенесена на нее саму?

Ханна едва знала о ее существовании, и все же Квинн знала о Ханне, замечала ее снова и снова, еще до того сочельника, когда та исчезла, превратившись в ничто, как лента зимнего тумана – была и пропала.

– Где твоя мама? – спросил Майло через минуту.

Она опустилась на кровать и подложила подушку под голову.

– Она астронавт. Очень занята там, в космосе.

Майло забрался в кровать рядом с ней и прижался, чтобы согреться. Он не спрашивал, просто решил, что его место здесь. Квинн не оттолкнула его.

– Думаешь, там, в космосе, электричество работает?

– Конечно, да.

– Там все нормально, как и раньше?

– Возможно.

– Будет ли здесь когда нибудь нормально?

– Нет. Я думаю, что нет такой вещи, как норма. Мне кажется, все только выглядит нормальным на первый взгляд. Все делали вид, что все хорошо и прекрасно, но этого не было. Все едва держались. Балансировали на тонком льду, который трескался, но никто не хотел этого признавать. Теперь все выглядит так, как есть на самом деле – отвратительно.

– Твоя мама была в церкви, – тихо проговорил Майло.

Сердце Квинн сдавило.

– Да.

– Она… хотела причинить нам боль. Вместе с тем плохим мужчиной со странными глазами.

– Но она этого не сделала. – Квинн сглотнула. – Я позаботилась о том, чтобы она этого не сделала.

Он просунул свою маленькую руку в варежке внутрь ее руки.

– Я знаю.

Они так и не поговорили о том ужасном вечере. Все остальные задавали им так много вопросов. Ноа всегда смотрел на них обоих с тревожным, озабоченным выражением лица.

Ей это надоело, и Майло тоже.

Но между ними все было по другому. Они пережили это вместе, выжили вместе.

Она единственная во всем мире могла его понять. Она и Аттикус Бишоп. Но у Бишопа имелась своя семья, по которой он скорбел.

Так что все зависело от нее. Она должна что то сделать. Чтобы с ним все было хорошо. Квинн с трудом могла понять или сформулировать это чувство, но ей необходимо, чтобы он справился.

Спустя еще несколько минут Майло спросил:

– Как думаешь, твоя мама когда нибудь вернется к тебе?

Квинн закрыла глаза. Она хотела солгать и придумать еще какую нибудь глупую историю, но слишком устала, а Майло вел себя искренне и мило, и ее сердце болело невыносимо.

– Я так не думаю. Не думаю, что она когда нибудь вернется.

– Я тоже.

Они лежали там в тишине долгое время.

– Споешь для меня? – спросил Майло.

Она подумала о своем разряженном телефоне, неработающем компьютере и радио. Вся музыка, которую она любила, пропала в одно мгновение.

– Я не смогу. Я пою как умирающая лягушка, застрявшая в горячем тостере.

Майло издал звук между фырканьем и хихиканьем.

– Круто.

– Не настолько.

– Только пару песен? Пожалуйста?

«Еще раз? Пожалуйста?» – Голос Юнипер болезненным эхом отдавался в ее голове. Квинн зажмурила глаза и вытолкнула его. Она не могла позволить себе думать о Юнипер и Хлое. Не могла позволить своим мыслям вернуться к церкви.