— Сейчас мы малость постряпаем, — бормотал Джонни. — Ты догадываешься, о чем я, дорогуша? Поэтому, если ты не гермик, то будешь вопить во всю глотку, а мы наконец узнаем, кто ты на самом деле.

— Сейчас ей лучше не выть, — так же тихо возразил Фрэнки. — Вот когда начнет поджариваться, сама все скажет.

В конфорке раздался звук, означающий, что пламя охватило горелку. Это была не та конфорка, на которой сидела Тидди, но она подумала, что именно та. Послышались еще два щелчка, и Тидди почувствовала, как пламя охватило ее ягодицы. Она ощутила, как жар проникает ей вовнутрь, уловила запах поджариваемого мяса и все-таки по-прежнему не могла закричать. Ее пальцы были выгнуты так, что еще немного и они будут сломаны, кроме того, она боялась нового удара в грудь. Тидди оставалось только терпеть. Слезы градом катились по лицу, мышцы судорожно подергивались, в самой сокровенной части тела все горело, пылало, жгло...

— Итак, ты не дама, верно? Дама же не станет выжимать из мужа последние соки и осложнять жизнь своему собственному ребенку? Так?

— Ох нет! Нет, нет, нет!

— Ты ведь будешь хорошо себя вести, верно? Быстро, тихо разведешься и больше никогда не причинишь Митчу ни малейшей неприятности?

— Ох да! Да, да, да!

— Ты постараешься быть женщиной или останешься стервой?

— Женщиной, женщиной, женщиной...

Еще несколько подобных вопросов и столь же коротких ответов, однако содержащих правду, и только правду, которая до конца выявляется лишь тогда, когда приходится выторговывать у смерти право на жизнь.

Ведь где кроется правда! В пространстве, отделяющем падающее вниз бренное тело от булыжной мостовой, в мгновении между принятым ядом и последним вздохом, в триллионной доле дюйма, оставшейся между пулей и мозгом, словом, тогда, когда человек делает последний шаг из жизни в смерть.

Поэтому Тидди, еще не совсем мертвая, узнала счастье и мир, которых до сих пор не ведала. Это выглядело так, словно вместе с горячей мочой, которую заставило вскипеть чувство страха, из нее вышла и вся грязь — ее аномалии, заскоки, дикая извращенность и связанная с этим деградация. Она ощутила себя чистой, будто заново рожденной.

Заботливо укутанная простынями, Тидди лежала в постели и с любовью смотрела на Фрэнки и Джонни, а те лучезарно поглядывали на нее сверху. Они были в своей тарелке и чувствовали себя отлично, словно только что сделали доброе дело и радовались тому, как хорошо справились с работой. Оставалось только уточнить детали.

— Так как же насчет развода, дорогуша?

— О, я займусь этим прямо сейчас. Дождаться не могу, так не терпится.

— Никто и не сомневается в твоем желании. Но вот как у тебя насчет денег? Их хватит, чтобы оформить развод?

Тидди счастливо пролепетала, что денег у нее много, и даже сказала сколько. Улыбки на лицах Фрэнки и Джонни исчезли, они обменялись взглядами. Не могло быть и речи, чтобы поживиться. Даунинг непременно об этом проведает — у него просто невероятный талант узнать про все грешки своих подчиненных, как бы те ни старались их скрыть. Он не поручал им грабить Тидди, а значит, вполне мог обвинить в ослушании и дурном поведении. Тогда как же поступить?

Даунинг велел им нагнать на женщину такого страха, чтобы впредь она и думать не могла причинить Митчу хоть малейшую неприятность. Вот и все, что, кстати сказать, они уже и сделали. Однако возникло непредвиденное обстоятельство. Надо же, эта чертова свинья лежит на матрасе, битком набитом деньгами, и они...

Обождите-ка минутку! Всего лишь одну минутку! Если нельзя отнять деньги, то это еще не означает, что они не вправе совершить акт справедливости.