Вот фигура задрожала.

– Почему? – спросил детский голосок. – Мне было так страшно…

– Ты не защитил нас…

Камень наполнялся силой. Еще немного. А кровь уже текла по лицу, и Глеб поспешно сглатывал ее, стараясь не смотреть.

– Почему… – следом за первой из стены выползла вторая тварь.

И третья.

Они сплелись, обмениваясь и силой, и знанием, и спешно распределили роли. Скорбницы неразумны, как и прочие проявления изнанки, однако легче от этого не становилось. Зацепившись за эмоции, они спешили насытиться.

А что может быть сытнее, чем человеческое горе?

– Ах, ах… – закружилась та, которая ближе. – Или дело в том, что ты ревновал? Ты тоже хотел к нам? Думаешь, я не знаю, как ты смотрел на меня?

Аксинья.

Обнаженная. Она не походила сама на себя, представляя скорее гротескную фигуру, рожденную подростковой фантазией. Непомерно огромная грудь и такой же зад, длинные волосы, прикрывающие лицо, и родной голос.

– Ты бы спросил, мы бы позволили.

– Уходите.

Разговаривать со скорбницами бессмысленно. Они лишены слуха, они вовсе не способны понимать человеческую речь, но и молчать невыносимо. Впрочем, им явно что-то не понравилось, если обнаженная фигура поплыла, растворяясь меж двух других.

– Не плачь, Глебушка, – ласково сказала мама, и от голоса ее, от тона, в глазах закипели слезы. – Не стоит… все, чему суждено, случилось… мне уже не больно. Больше не больно.

– Не больно, – отозвалась темнота хором голосов.

А в камень лениво втягивались последние нити.

– Не думай… позволь себе быть свободным, – полупрозрачная ладонь коснулась головы Глеба, и с ней пришло понимание, что та, другая жизнь, она ненастоящая.

Что в ней?

Скорбь?

Боль?

Тоска по тем, кто ушел? А здесь они рядом. Если захотеть, то они останутся с Глебом.

Они заберут все, что мешает его душе.

Они утешат.

Они…

…высосут его досуха, досмерти. И надо бы скинуть эту руку, которая уже почти обрела плоть. Поднять камень.

Встать.

– Не надо, Глебушка, не уходи… не бросай нас… не сейчас… позволь хотя бы обнять себя… позволь поцеловать… в последний раз…

– Закрывай, – одно это слово стоило остатка сил. Глеб только и сумел, что дотянуться до камня, как мир содрогнулся. Взлетели клубы пыли, закружился пепел. Дышать стало невозможно, а скорбница дотянулась-таки, впилась в губы поцелуем, спеша высосать остатки жизни.

И почти успела.

В себя Глеб пришел снаружи. Дом стоял.

Все еще стоял, правда, теперь он казался выцветшим, серым, будто все же сумел выглянуть с изнанки. Глеб закрыл глаза. Остаточные эффекты будут держаться долго.

Но главное, ему было почти хорошо. Было бы хорошо, если бы он вовсе способен был что-то чувствовать. А так… небо низкое. Звезды опять же. Глеб попытался их сосчитать – раньше счет неплохо помогал, но сбился. И не разозлился. И повернулся набок. Уж лучше смотреть на пыльный дом и суету.

Полиция.

Люди.

Люди и полиция. Людей больше и от них тянет злостью, которая расплывается алыми пятнами. На искры похоже. Если пятен станет много, вспыхнет костер. Это плохо? Или нет? В равновесии, в котором Глеб пребывал сейчас, было сложно думать.

– Вставай, – его дернули за руку и тот же хнычущий голос повторил. – Вставай. Вставай же…

…еще полиция.

Много.

И встать надо бы, потому как не дело валяться на грязной земле. Да и мальчишка явно напуган.

Арвис.

Имя всплыло из памяти, не принеся и тени эмоций.