Сегодня «Стартовка» вышла на двухстороннем стенде. На одной его стороне были крупно написаны задачи летного дня, а на другой — результаты воздушных стрельб. Итоги были хорошие: каждый летчик имел прямое попадание в конус, но успех лейтенанта Зернова превзошел все ожидания — четыре синие пробоины!

По поводу результатов стрельб Евсюков попытался сострить:

— Мой командир еще зеленый, а два попадания! — у Николаева был боезапас зеленого цвета.

Техники и механики, стоявшие подле «Стартовки», на остроту не ответили. Евсюков презрительно улыбнулся и, бросив: «В молчанку играете?!» — пошел своей вихляющей походкой к санитарной машине, на ступеньках которой сидела медсестра Ярцева.

Приложив картинно руку к козырьку, улыбаясь, Евсюков сказал:

— Екатерине Поликарповне привет!

Ярцева, не ответив, поднялась в машину и захлопнула дверку, но защемила полу белого халата. Когда она приоткрыла дверь, чтобы вытащить полу, Евсюков спросил:

— За что такая немилость? Разрешите зайти, Екатерина. Поликарповна, есть серьезный разговор…

— Хватит! Идите туда, Марк Савельевич, где вы были всю эту неделю, а я за вас хлебнула сраму…

— Что же это вы, сами вызывали, а теперь обижаетесь?

Ярцева распахнула дверцу машины и с обидой спросила:

— Когда это я вас вызывала?

— Когда я томился, как граф Монте-Кристо, на гарнизонной гауптвахте.

— Да чтобы у меня глаза лопнули, если я вас когда-нибудь вызывала! Очень вы мне нужны!

— Извиняюсь, Екатерина Поликарповна, но у нас есть доказательство…

— Это какое же такое «доказательство»?

— Записочка…

— Записочка? — искренне удивившись, переспросила Ярцева.

— Вашей рукой писана.

— Никогда я никаких записок вам не писала! Вы эти глупости бросьте! На одинокую женщину всегда можно пятно положить. Довольно стыдно, товарищ лейтенант! — заключила Ярцева.

Расстегнув комбинезон, Евсюков пошарил по карманам тужурки и извлек записку, написанную на узком прямоугольнике бумаги желтого цвета.

— Скажите, это не вы писали?

— Не имею такой привычки, чтобы мужчинам записки писать.

Упорство Ярцевой начинало его злить.

— Вы же в нее камешек завернули и бросили в окно. Здесь ясно написано: «Если скучаете, приходите в санчасть. Я в полном одиночестве. Катя», — прочел Евсюков.

— Ну-ка покажите, — все больше удивляясь, потребовала Ярцева.

— Смотрите, только из моих рук, — сказал Евсюков и, разгладив на колене записку, показал ее Ярцевой.

Она прочла записку, ушла в машину и вернулась с книгой дежурства.

— Вот поглядите мой почерк! Хоть бы руку ловчее изобразили! — с негодованием сказала Ярцева.

Записка была написана другой рукой, казалось, знакомой, но чей был этот острый, с левым наклоном почерк, Евсюков вспомнить не мог. А искренность Ярцевой не вызывала сомнений.

Она вырвала из его рук книгу дежурства и ушла, резко хлопнув дверкой «санитарки». Евсюков присел на ступеньку машины и, сдвинув на нос фуражку, почесал затылок. «Кто же написал записку? — думал он.