— Послушайте, Ольга… Я хотел, очень хотел бы сказать Вам совсем другое. Как-то обнадежить… Но не могу. Не в этом случае. С такими повреждениями, как у Вашего мужа, люди просто не выживают… Так что… Это всего лишь вопрос времени … День, два, неделя… максимум… И все…

«Все?!..» — Ольга машинально опустила руки на живот. «Все… Значит, больше не будет… ничего? Не будет человека, выводящего меня из себя, без которого я не могу жить? Не будет наших ошибок, так и не исправленных? Слов, так и не прозвучавших? И ночи, которые я не могу забыть, больше не повторятся… Что же я скажу тебе, малыш?..»

— Можно мне увидеть его?..

Врач отрицательно покачал головой:

— Он в реанимационном блоке. Туда запрещен доступ… даже родственникам.

Значит, и проститься с ним она не сможет… Вообще ничего не сумеет объяснить… Просто будет ждать здесь, за закрытыми дверями, пока ей не сообщат о том, что… все?

Она вскинулась, дернулась вперед, почти врезаясь в мужчину. Нужно донести, любым путем объяснить, что ей просто жизненно необходимо попасть туда… Но… необходимо для кого? Если Лешке… уже все равно ничем не помочь…

— Пожалуйста… позвольте мне… Я должна сказать ему… что у нас будет ребенок…

Доктор опустил в глаза на ее еще совершенно плоский живот. И почему-то нахмурился.

— Ваш муж в коме. Он все равно не смог бы ничего услышать.

— Я хотя бы попытаюсь. Вдруг он придет в себя…

— А вот этого совсем не стоит желать, — сухо проговорил врач. — Если бы он пришел в себя, то лишился бы рассудка от боли. Так что его бессознательное состояние в данном случае только плюс. Как это ни прискорбно.

Он двинулся в сторону дверей, показывая, что разговор окончен.

— Подождите!

Только после оклика Ольга увидела Мирона, который, как оказалось, все это время находился рядом. — Уделите мне несколько минут, пожалуйста.

Он отвел доктора в сторону, к серому окну, за которым бушевала осенняя непогода. Заговорил, только убедившись, что женщина их не слышит.

— Я заплачу любую сумму, чтобы Вы пропустили ее в палату.

Его предложение собеседнику явно не понравилось.

— Кто Вы такой?

Мирон пожал плечами.

— Друг.

— Вот что… друг… Если вы действительно хотите помочь, то лучше увезите ее отсюда, а деньги приберегите для похорон. И для будущего ребенка, которому придется расти без отца… А в реанимацию я ее не пущу.

— Но почему нет? Если все так, как вы говорите, и Ливанов умирает, неужели она не имеет права с ним проститься?

Врач усмехнулся, однако в его смехе не было ничего веселого. Напротив, от этого звука становилось жутко.

— Вам когда-нибудь приходилось видеть пострадавшего при пожаре?

Мирон отрицательно покачал головой.

— В таком случае я поясню. Речь идет не о царапинах и ссадинах, замазанных зеленкой. Не о переломе, прикрытом гипсом. Даже не о рваной ране и пропитанных кровью повязках. То, что сейчас находится за этими дверями, не имеет ничего с общего с тем человеком, которого она, — мужчина кивнул в сторону Ольги — любила. Это черная обгоревшая плоть… Изуродованная до неузнаваемости. Не способная ни шевелиться, ни даже дышать самостоятельно… Вы всерьез полагаете, что это — подходящее зрелище для беременной женщины? Я так не думаю. И, уж поверьте, мне вполне достаточно проблем, чтобы добавлять к ним еще и ее выкидыш, которым может оказаться вполне реальным, если я уступлю вашей просьбе.