Проснулась я в десять утра. Сестренка давно ушла в училище (она училась в художественном, на втором курсе). За чаем я рассказала маме неприятный сон. Будто я поднялась на второй этаж какого-то сумрачного здания, долго шла по коридору и вошла в комнату. За письменным столом сидел какой-то мужчина и, пригласив меня садиться, протянул мне недошитую мужскую сорочку.

— Вот мы сшили полотняную рубашку для Павла Федоровича Липендина, — сказал он, — осталось несколько стежков. Дошейте, пожалуйста, ведь он, как секретарь обкома по пропаганде, очень ценил вас, подолгу беседовал с вами…

И он протянул мне недошитую рубашку. Я наотрез отказалась ее взять. Мужчина стал угрожающе подниматься, и я проснулась.

— Какой нехороший сон, — вздохнула мама. — Устроили в руководстве обкома какую-то свистопляску: арестовали первого секретаря Криницкого, через неделю — ставшего на его место Барышева берут, а потом Липендина. Сколько был Павел Федорович секретарем обкома?

— Четыре дня.

— Черт-те что! Такой хороший человек. Настоящий коммунист… Ты куда собираешься?

— К редактору газеты. Давно там не была.

— Какое платье наденешь?

— Черное крепдешиновое.

— Правильно, оно тебе очень идет.

Из дома мы вышли вместе. Дошли до Крытого рынка, куда направлялась мама. Я поцеловала ее и перешла на другую сторону улицы. Но почему-то еще раз перебежала улицу и еще несколько раз поцеловала маму крепко, крепко. Когда уходила, оглянулась, мама все смотрела мне вслед и махала рукой. Не скоро она меня увидела вновь.

Редактор Касперский обрадовался моему приходу и дал мне задание написать очерк о депутате.

— Идите прямо сейчас в горсовет, где вам дадут имена лучших депутатов.

В коридоре меня ждал крайне взволнованный секретарь редакции, он сказал, что ему очень необходимо со мной поговорить, и просил зайти к нему. Я зашла. Но он не мог выдавить из себя ни слова и чуть не плакал, глядя на меня. Тогда я не знала, что ему поручили сообщить в НКВД, как только я приду в редакцию.

— Я слушаю тебя, — нетерпеливо сказала я. Но так как он ничего не мог придумать, то я пошла в горсовет.

День выдался совсем летним — солнечный, жаркий. В горсовете я несколько задержалась, но зато выбрала, о ком именно писать очерк. Взяла адрес. Выйдя на улицу, я вдруг почувствовала, что проголодалась, и решила зайти в кафе, чтобы выпить чашечку кофе и съесть пирожное. Меня окликнула худощавая, очень некрасивая молодая женщина в темно-красном шерстяном платье и огромных черепаховых очках, что-то в ней было обезьянье.

— Вы Валентина Мухина? — осведомилась она. Решив, что это одна из моих почитательниц (они у меня уже появились, особенно после рассказа «Чей ребенок»), я с улыбкой подтвердила это.

— Пройдемте со мной, — вполголоса сказала она и, когда я, что называется, вытаращила глаза, пояснила: — Я из НКВД.

Я шла рядом с ней, соображая, зачем, интересно, меня туда вызывают? Решила, что как свидетеля по делу Иосифа Кассиля. Кассиль был арестован уже с полгода, а я была очень дружна и с ним и с его женой Зиной. Пока дошли до НКВД, я обдумала целую защитительную речь. Почему-то мне не приходило в голову, что это арестовывают меня. Как я потом узнала, ее только сегодня назначили моим следователем, и у нее еще не было ордера на мой арест. Мы поднялись на третий этаж и шли точно таким коридором, какой был в приснившемся мне сне. Но комната, куда меня привели, оказалась солнечной, даже уютной, и там сидели два симпатичных молодых человека.

Оставив меня с ними, «обезьянка», как я уже мысленно окрестила ее, быстро ушла к начальнику. А мы тем временем разговорились… Оказалось, что один из этих молодых людей тоже был на Алданских золотых приисках, в Незаметном.