Балабанова аж затрясло от злости – мало того, что негр, так ещё и идиот! А ведь Балабанову из таёжного далека казалось, что уж где-где, а в родной столице собраны лучшие кадры. А тут сам чёрт ногу сломит. С утра попался заполошный майор с оловянными глазами, отправивший прибывшего из провинции витязя туда не знаю куда, в поисках трупа, которого нет и никогда не было, судя по всему, теперь вот выясняется, что в помощники капитану дали чучело с головой, набитой мякиной.

Народ озабоченным профессионалам сочувствовал. Тетёха в сарафане, давеча пугавшая органы мистикой, даже всплакнула, жалостливо помянув горемычных. – Нас-то с какой стати оплакивать, – огрызнулся в её сторону Гонолупенко. – Ты мне покойника дай.

– Это всё змея подколодная виновата, – запричитала тетёха. – Наведёт мужиков, а обиходить не может. Вот они и мрут у неё, как мухи. За ними же уход нужен. – За кем уход? – не понял Балабанов. – За мухами?

– За какими мухами? – удивилась тетёха и заморгала коровьими глазами. – За мужиками, значит. Я вот троих пережила и всех честь по чести схоронила. Народ не даст соврать.

У Балабанова слегка закружилась голова. Ситуация казалось абсолютно бредовой, хотелось проснуться, но некому было разбудить, поскольку вокруг стояли люди, для которых бред был привычной средой обитания. – Мафия это, – сделал вывод старик. – Коза Ностра, скажем, или якудза. – Соображай, что городишь, – возмутился Гонолупенко. – Где та Япония, и где мы! – Прислали по обмену, – косо глянул на сержанта кадыкастый. – Сейчас кого только не присылают, ё моё.

– Всё, – оборвал спор очумевший Балабанов. – Ведите на место преступления.

В сусанины вызвались всё тот же треповатый дедок и очкарик, который, по мнению Балабанова, был слишком молчалив для человека претендующего на звание российского интеллигента. И имя у очкарика было подозрительно нерусское – Хулио-Альберто. От нечего делать, Балабанов принялся изучать наскальную живопись местных неандертальцев, которой был украшен весь подъезд сверху донизу. Живопись носила скандально-эротический характер, а каракули под рисунками не оставляли камня на камне от репутации какой-то Марианны. – А почему Хулио-Альберто? – запоздало удивился Гонолупенко и посмотрел на покрасневшего очкарика.

– Машка чудит, – хихикнул разговорчивый старичок. – Вы будете, говорит, два Хулио, это про нас с Аликом: он, значит, Хулио-Альберто, а я, значит, Хулио-Игнасио. Раньше-то меня Игнатом звали. А теперь всё Хулио да Хулио. Любит она это дело страшно.

– Секс? – насторожился Гонолупенко. – Какой секс? – удивился старик. – Я про телеящик. Для секса у неё другие есть, вроде этого пропавшего покойника.

– А покойник случаем не наркоман? – Худого слова про него не скажу, – возразил Хулио-Игнасио. – Тихий был такой. Сидел всё, на машинке стучал.

– Писатель, что ли? – Может и писатель, – согласился старичок. – Видно было, что человек не в себе.

Хозяйка выплыла навстречу гостям белой лебедицей. Гонолупенко подобрал отвисающий живот. Балабанов смущённо поправил фуражку. Блондинка была роскошных форм и, если судить по глазам, предосудительного содержания. Одним словом Марианна.

Стараясь не смотреть на одетую во что-то лёгкое и невероятно прозрачное хозяйку, Балабанов приступил к расследованию. Сахарно улыбающаяся Марианна ему в этом не препятствовала, хотя взгляд её зелёных колдовских глаз капитан чувствовал даже затылком.

Квартира была, что там ни говори, по настоящему роскошной.