Где-то внизу громыхнуло. По воде сыпнули капли дождя. Под ветром заволновалась река. Лодку погнало куда-то к берегу. Над головой раздался гром, оглушив юношу. «Может, броситься в воду, пока грохочет гроза, и сразу покончить с мукой»? - подумал Диводар.

Лодка остановилась, ткнувшись носом во что-то твердое. Дождь полил как из ведра. Гром грохота, не утихал ни на минуту. От берега плыли тугие струи ароматов – хвои, грибов, дыма.

«Кто-то жжет огонь», - подумал парень. Гроза катилась вдаль, дождь внезапно перестал. Юноше стало холодно, он попробовал подняться на ноги.

- Кто там? - послышался старческий голос от берега.

- Разве не видите? - каким-то морозным голосом ответил юноша.

- В том то и вещь, что не вижу - ответил голос - Я слеп.

Стрела кольнула в сердце парня. «Слепой». Как же это? Почему он попал к такому, как сам?

- Кто же вы? - дрожа от волнения, спросил Диводар

- Меня здесь все знают - отозвался голос. - Разве не видишь - я же Боян, певец.

- Я не здешний - болезненно объяснил парень, протягивая руки в тьму - И я тоже слепой. Меня ослепили враги в горах. И пустили на глум, на муку вниз за водой.

- О Световид! - вздохнул Боян. Затем юноша услышал, как он ковыляет к воде - Так ты ранен и брошен! Дай руку, я помогу тебе. Слышу по голосу – ты юн.

- Шестнадцать лет.

- Еще дитя. Вот так, держись за меня.

Юноша почувствовал сухую крепкую ладонь старого, припал к нему, выбираясь из лодки.

- Ну, утешься, сынок. Утешься. Со мной не пропадешь. Пойдем в убежище, там я тебя подлечу, заворожу. Ты мне все поведаешь. Все проходит, голубь мой. Все проходит, как рассветная мгла.

…Правду сказал правечный Боян.

Остался Диводар в тихом убежище на берегах Днестра. Проходили дни. Зажили раны. Приходили, рождались новые ощущения, другие стремления, неизвестные ранее думы.

Юноша выходил из тесной землянки на улицу, садился против солнца на березе. Пил лицом, всем телом ласковый напиток лучей, прислушивался к гомону мира. Изо дня в день заострялся его слух, охватывал такие глубины, которые раньше были недоступны праздному уму. Страдание пробуждало скрытое, вековечное, судьбоносное. Прошла осень, прошла зима, прибыла из теплых краев весна.

Соловей начинал чарующую песню у рощи, и Диводар соединялся с ним в том мелодичном потоке веселья, и видел его нездешними глазами, и радовался его птичьим счастьем, любил его соловьиной любовью. Глухо шумели вековечные дубы на круче днестровской, и юноша слышал унылость и тоску в том волнующем гомоне, а воображение рисовало буйнолистную крону, которая стремилась в голубую бездну дивокола, бессильная постичь волю, ибо пила живительные соки тугим корнем из молчаливой земли. Обращался слепой парень лицом к благоухающим луговым цветам, вдыхал умопомрачительную волну в грудь, изможденный ложился лицом вверх, раскинув руки против неба, и слушал, слушал, слушал болезненный и счастливый стон земли. Почему ей болит? - мыслилось Диводару - почему она счастлива? А болит ей, вероятно, от крови и муки людей и зверей. А радуется она, потому что Яр-Див ежедневно осушает ее слезы и пролитую кровь, и багрянец муки становится красками цветов на лугах, в лесах, а радость рождает новые рассветы, других детей, и соловьиные песни.

Так приходила мудрость. Так росло зернышко сострадания, посеянное большой мукой. И не ведал юноша, что садовником того зернышка будет невероятное терпение и любовь к людям. А нива жизни еще лишь начиналась, и была она длинная, как горе.

Старый Боян, вылечив парня, заботился о нем, однако не надоедал наставлениями или утешением. Кормил, дал убежище. Куда-то ходил, пропадал целыми днями.