– Нет, не узнаю. А что, должен?

– Думал, узнаешь, все же виделись немало.

– Это когда? На фронте, что ли?

– Ага. Хотя там столько народа было, что мог и забыть.

– Я ничего не забываю, так уж мозги устроены. Если я с тобой, – я перешел на ты, – как-то общался, то запомнил бы.

– Ну, лично мы с тобой почти не пересекались. Я был в отряде разведки, который ты и создал. Там, под Лидой еще.

– Нет, не помню. Хоть там вас и было полсотни, а не тысячи. Правда позже еще были отряды созданы, те уже не я формировал.

– Я был в первом, которым Яхненко твой рулил. Он тоже здесь? Хотелось бы повидаться, уж этот-то меня точно помнит, я его разок заслонил, когда аэродром брали. Помнишь, тогда еще генерала взяли?

– Это помню, извини, но лично тебя – нет. Со мной тогда были самые лучшие бойцы, вряд ли я мог тебя не видеть… – как-то засомневался я в его словах.

– Да ничего, ты тогда был занят, все старших командиров строил да политработников стыдил. Я тогда, конечно, охреневал от того, что вижу и слышу. Первый раз видел, как этих строили, – усмехнулся следак.

– И чего, ты сейчас где, в МГБ?

– Ну да. Тогда, после вашего побега, многих проверяли, особенно наш отряд трясли, мы ведь твоей вотчиной были, первый отряд спецназначения.

– Ну ты сказал, спецназначения! Откуда? Тогда вы были просто разведчиками-партизанами, не больше.

– После проверки попал в школу НКВД, оттуда в сорок втором, в конце, в Сталинград. Занимались диверсиями в тылу фашистов. Два ранения, и конец войне. Застал самый конец, в Берлине недобитков ловили, потом уже дома начали. Дезертиры, мародеры, насильники и прочая нечисть. Вот, до тебя дошел. Спустя столько лет. Ты ведь в разработке был всегда, даже не убрали, когда самого не стало. Слишком много своих на Дальнем Востоке положил, чтобы тебе все простили. Даже твои подвиги не помогли. Говорят, я точно, конечно, не знаю, но слухи ходили, ты в одном из лагерей тогда сына Хозяина спас, вот он и не давал тебя Лаврентию.

– Все может быть. Да только я никого первым не убивал. В меня стреляли, я отвечал, просто более удачливо, вот и все. Значит, говоришь, все время был в разработке?

– Ага, на тебя столько информации накопилось, читать упарился.

– Значит, с наградами и погонами все липа?

– С какими?

– Мне в Штаты прислали погоны и награды, на меня и на парней. Отблагодарили так и за Белоруссию, и за «Манхэттен».

– Нигде такого не видал. Ты уверен?

– В чем? Что погоны и награды у меня дома лежат? Уверен, – кивнул я и попросил сигарету. Мои-то отняли.

– Удивительно, скорее всего, это Сталин так тебя благодарил. Он вообще, как мне известно от начальства, был странно к тебе расположен.

– Потому как чуял, кто я и какую пользу могу принести. Верховный был умище, не чета нынешним. Энкавэдэшники облажались тогда, пытаясь нас засудить. Там по бумагам как выходит?

– Сбежал с поля боя, бросив подразделение. Угрожал генералу, что убьешь, если не впишет тебя в свой отряд, который прорывался через фронт…

– Ага. А генерал не сообщил, как он в окружении оказался? Козел горный! Это ж мы его и вывели, а он со своими штабными брел по лесу, без оружия, в солдатской форме. Когда вышли, он на нас все и повесил, подумал, что грохнут нас быстренько, по законам военного времени, и концы в воду! Да только мы умирать не хотели, вот и ушли. А что так грязно, что ж, так уж вышло. Ты лучше расскажи, друг ситный, чего от меня теперь хотят?

– О, хотят использовать в каких-то переговорах с американцами.