Попов не успел сдернуть наушники.

— Руки на колени! Вы арестованы!

Из-за спин агентов Сиклунова выдвинулись два немца, офицеры абвера, выделенные Доктором. Ловко, с профессиональной сноровкой надели на Попова наручники. Лицо Эмила дернулось: от виска ко рту пробежала судорога.

— Ну, ну, — сказал Сиклунов. — Не падай в обморок!

Эмил промолчал.

Немец выдернул из передатчика антенну, смотал ее; откинул зеленый щиток рации, зачем-то поколупал пальцем защитную краску. Сказал второму:

— Русская модель, это несомненно.

Он был экспертом, и Доктор не случайно включил его в группу захвата.

Гешев, мягко ступая по скрипящим половицам и наклонив голову к правому плечу, обошел комнату. Сделал знак агентам: начинайте. Эмил сидел, не поднимая глаз, словно ослеп и оглох. Агенты быстро, не суетясь, открывали ящики комода, перекладывали белье, взламывали половицы, а он застыл, немой и равнодушный, точно, происходящее касалось кого-то постороннего, не его. Сиклунов, возившийся в коридоре, тихонько свистнул, вошел в комнату с сияющим лицом. В руках пухленькая пачка папиросных бумажек. Гешев взял их, не рассматривая, положил в карман. Следователь Ангелов, пристроив папку на коленях, писал протокол обыска.

Все было так просто и деловито, что Эмилу стало жутко.

Ни криков: «Говори!», ни побоев, на которые Гешев, по слухам, так щедр. Ничего! Будто шло рядовое, порядком наскучившее дело…

В восемь с минутами обыск закончился.

Гешев сказал:

— Ну пошли.

На улице не было машин. Плотно сомкнувшимся кольцом окружили Попова, сели в трамвай. Агенты спинами отгородили Эмила от пассажиров. На остановке у Львова моста сошли, прогулочным шагом — цепочкой — добрались до четырехэтажного, выкрашенного охрой здания Дирекции полиции. Переступая порог, Эмил споткнулся, его поддержали.

— Входи!

В кабинете Гешева, в уголке, на самом краешке стула скромненько — руки на коленях — сидел Гармидол. Хотел было встать и уйти, но начальник жестом удержал его. Невыразительно спросил Попова:

— Знаешь, кто это?

Эмил бросил взгляд на полицейского: непомерной ширины плечи, сломанный нос профессионального боксера, расплющенные уши.

— Это Гармидол, — сказал Гешев, и Эмил вздрогнул.

Страшная слава пыточника гуляла по всей Болгарии.

— Хочу верить, — сказал Гешев мягко, — что здесь ему не найдется работы. Ты сиди, Гармидол, отдыхай пока. И ты садись, Попов. Кофе хочешь?

— Нет, — сказал Эмил.

Единственное, чего ему хотелось сейчас, — умереть.

Гешев по привычке склонил голову к правому плечу, предложил:

— Давай поговорим, а? Ты только радист или, по совместительству, руководитель? Или нет? Руководитель — другое лицо, может быть, русский?

— Я не буду отвечать.

— Почему же? Улики налицо. Или это у вас так положено — запираться до конца?

Эмил повторил:

— Я не буду отвечать.

Ангелов записал в протокол его ответ. Немцы, сидевшие у стены, выпрямив спины, с непроницаемыми лицами вслушивались в разговор. Они понимали по-болгарски, говорили тоже свободно, но пока не вмешивались. Свое дело они сделали, теперь очередь Дирекции полиции.

Гешев вынул из кармана шифровки, найденные в тайнике. Разгладил их, пересчитал. Прижал кнопку звонка и приказал секретарю:

— Отправьте полковнику Костову копии. Подлинники — в наше отделение дешифровки. Немедленно.

Похоже, он считал песенку Эмила спетой, не делал тайны не из чего. Эмил вспомнил, что в квартире остались агенты — засада. Скоро придет сестра.