|
Нет, секундная стрелка ползла (не бежала) по окружности. Еле-еле. Вот ведь какой парадокс — когда времени в запасе мало или куда-нибудь торопишься, оно летит незаметно, а когда хочется, чтобы оно прошло быстрее, время будто останавливается. Не зря говорят: ждать и догонять хуже всего. А я и ждал, и догонял. Хотя бы словом обмолвиться с Пилипенко, узнать обстановку. Но нельзя.
Монотонно, с присвистом гудят двигатели, в наушниках гермошлема слабо шуршит, будто мыши копошатся в соломе. Я прислушиваюсь — кажется, сейчас прозвучит какая-то команда. Но КП молчит, а мне тем более нельзя подавать звука. Вспоминается лицо Лесничука, то самоуверенное, решительное, то такое, каким я увидел его на КП перед этим полетом. Не думал он, не гадал, что судьба так круто может изменить его планы. «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом», — не раз повторял он при мне пословицу. Может, и в самом деле я плохой солдат? Но никогда я не задумывался, даже мысли такой не приходило, как выбиться в генералы. Служил и служил себе честно, без пристрастия, без высокомерия и уничижения, чтоб людей не было стыдно, и не гонялся особенно за чинами. Заело немного самолюбие, когда из нашей дружной троицы Геннадия первым назначили командиром звена, но не настолько, чтобы обидеться; приятно, взволнованно билось сердце, когда повышали по службе, но тоже при этом не кружилась голова от самообольщения, не возносился я над другими. Считал себя не ординарным человеком, а способным, умеющим разбираться в людях. А оказалось, не очень-то. Дятлов быстрее раскусил Лесничука. А я даже тогда, когда он решил бросить Светлану, оправдывал его: любовь-де сильнее благоразумия… Струсил, не явился в такой ответственный момент на КП, когда у границы появился воздушный разведчик… И общевойсковой генерал и Гайдаменко, кажется, тоже поняли, что за гусь наш командир и почему у него вдруг заболели зубы… А вот и подошло время разворота. Круто кладу истребитель в крен и набираю высоту: на севере острова сопки превышают 500 метров, а южнее и того выше. Ложусь на заданный курс, еще выжидаю немного и включаю радиолокационный прицел. В ту же секунду раздается команда Пилипенко: — Двадцать влево! Курс сто шестьдесят. Дальность… — Цель вижу… На экране прицела чуть левее и выше — отметка цели. Блестки помех выглядят тусклее и расплывчатее. Беру ручку управления на себя и загоняю отметку почта в центр, чуть ниже. Она быстро начинает уходить вниз — противник близко. Чтобы не столкнуться с ним, я придерживаю истребитель с превышением. Бросаю взгляд за борт. Вверху впереди мелькает звездочка и тут же гаснет. Значит, в облаках есть разрывы. Поднимаюсь еще чуть выше. Здесь звезд больше. Всматриваюсь вниз. Чернота. Если нарушитель идет без аэронавигационных огней (странно было бы, если бы они горели), я ничего не увижу. — Цель под вами, — сообщает Пилипенко. — Понял. Выпускаю тормозные щитки и наклоняю истребитель носом вниз. Даю очередь. Трассирующие снаряды пунктирной дорожкой уносятся вперед и тонут в рваных облаках. И снова чернота смыкается вокруг. Скорость моего истребителя падает до шестисот километров. По моим расчетам, нарушитель снова вышел вперед. Прибавляю обороты двигателей — самолет уже плохо слушается рулей и норовит свалиться на крыло. — Ноль двадцать первый, цель по курсу, десять влево. Дальность… Чуть доворачиваю влево. — Цель вижу. — На наши команды изменить курс не отвечает. Увеличивает скорость. Пытается уйти к востоку. Уничтожить! Я и сам это заметил. Нарушитель резкими разворотами со снижением стремится сорвать мою атаку. Мне эти штучки знакомы, и я не выпускаю его из центра прицела. Еще отстаю немного, на всякий случай, чтобы осколки от ракет и обломки от нарушителя не задели истребитель. |
