Вперед вам спасибо!
Бой с часу на час разгорался и растянулся на несколько верст по окружающим Бауцен селениям и полям. Сам Бауцен оставался центральным пунктом, где пруссаки ожесточенно бились с прорывавшимися вперед французами.
Было два часа дня, когда государь, наскоро позавтракав, стоял опять со своим штабом на пригорке. Адъютанты и ординарцы летали взад и вперед с донесениями и приказаниями. Прискакал и Муравьев с донесением, весь в поту и дымной копоти. Государь выслушал его со своей ласковой улыбкой.
— Что, устал? Отдохни же теперь, подкрепись.
А под косогором, в ложбинке, небольшая кучка молодых штабных уж «подкреплялась». Я, как причисленный, держался в сторонке. Проходя к товарищам, Муравьев меня заметил.
— А вы что же, Пруденский? Уже закусили?
— Нет, — говорю, — с утра маковой росинки во рту не было…
— Так идемте же: самый адмиральский час.
И, подойдя со мной к закусывающим, говорит:
— Не найдется ли у вас, господа, маковой росинки для меня, да и для сего юноши?
— Как не найтись.
Налили нам по чарке; с непривычки у меня даже в голове зашумело.
— Однако, опалили же вас: чернее трубочиста! — говорили Муравьеву со смехом. — Ну, рассказывайте: где побывали? что видели?
— Да вот, — говорит, — какой случай. На обратном пути сюда вижу: взвод солдат вразброд отступает, офицера уже нет, а один солдатик с ружьем за камнем прикорнул. Я его по спине нагайкой:
— Ты чего прячешься? Вскочил на ноги.
— Виноват, ваше благородие…
— Давай сюда ружье!
Не дал, бросился вперед:
— В штыки, братцы! Ура!
И увлек ведь других: все повернули назад на французов с криком «ура!» и пошли в штыки. Пример храбрости, как и трусости, одинаково заразителен.
Только досказал это Муравьев, как бежит адъютант с запиской:
— Господа! Нужен ординарец к генералу Чаплицу. Первым Муравьев вскочил.
— Нет, нет, Муравьев! — говорит адъютант. — Вас государь не велел пока беспокоить.
А у меня от «маковой росинки» храбрости еще прибавилось.
— Пошлите меня! — говорю.
— Вас? Да ведь вы еще не ординарец…
— Я исполню все не хуже ординарца.
— А что ж, отчего бы его и не послать? — говорит Муравьев. — Вчера еще был со мной на разведке, славного коня себе у француза отбил.
— Коли так, то извольте, — сказал адъютант и отдал мне записку.
Занимал генерал Чаплиц весьма выгодную позицию в трех верстах на холме, в некой деревне Клике. Домчался я туда на своем призовом коне вихрем.
Прочел генерал записку, приказал поставить восемь орудий против плотины, проложенной внизу через топь, а затем казака кликнул:
— Вот царская записка. Сейчас поедешь с нею к генералу Грекову и скажешь, что орудия уже поставлены и прикрывают плотину.
— Генерал! — говорю. — Разрешите мне это сделать?
Взглянул он на меня; видит, что я нетерпением горю.
— Что ж, пожалуй, — говорит, — поезжайте вместе с казаком.
И понеслись мы с казаком под гору да через плотину.
Стоял генерал Греков со своими донцами лицом к лицу с неприятелем, но неприятель владел уже косогором и обстреливал сверху наших. Прочел и Греков царскую записку, выехал перед фронтом своих молодцов-донцов и зычным голосом им возвестил:
— Ребята! Велено нам взять у французов «языка», а потом за плотину к той деревне отойти. |