— Но французские учебники здесь тоже вряд ли найдутся…

— Так готовьтесь по немецким с французским лексиконом. Подробностей вас спрашивать не станут, а самое главное я отмечу вам карандашом. Математикой же займусь с вами сам. Сейчас пойду справиться, где тут книжные лавки. До свидания.

Этакая добрая душа! Сколько ведь на свете милых людей! Придется уже стряхнуть с себя эту проклятую славянскую лень…

Сентября 12. Сначала мне приходилось тяжко, пока возился с лексиконом. Но все отчеркнутое Муравьевым в географии и истории Сагайдачный переводит мне теперь на русский язык, а потом еще переспрашивает. Арифметика же и геометрия у самого Муравьева идут как по маслу.

Сентября 22. На Бога надейся, но и сам не плошай. До конца ареста мне оставалась еще целая неделя, как вдруг меня зовут к Волконскому.

— Ну-с, Пруденский, — говорит он, — мы выступаем из Теплица; в дороге держать вас взаперти негде. Надеюсь, что арест свой вы использовали. Экзаменовать юнкеров положено собственно в особой комиссии; но на войне допускается и упрощенный способ. На ваше счастье я кое-что уж перезабыл; но чего не должно забывать, то еще, слава Богу, помню. Назовите-ка мне главные города Европы.

От Муравьева я слышал, что это первый вопрос, который, обыкновенно, предлагают из географии, и я невольно улыбнулся. Волконский нахмурился.

— Чего вы улыбаетесь?

— Простите, ваше сиятельство, — извинился я, — но это так просто. Я знаю главные города даже всех 22-х кантонов Швейцарии.

— Вот как? Я сам, признаться, никогда их не знал. Что ж, говорите.

И я забарабанил, как по клавишам:

— Постойте, — говорит Волконский, — да ведь это как будто стихи?

— Точно так; это немцы придумали, чтобы легче было запомнить.

— Да, немцы народ практический. Но по-русски города Генф, имейте в виду, не существует, а есть Женева. Ну, да не всякое лыко в строку.

И он задал мне еще несколько вопросов, на которые я с грехом пополам ответил.

— Так-с… — сказал он. — Перейдем к истории. Что бы такое спросить вас?..

Значит, география прошла благополучно! Это меня так ободрило, что я уже сам подсказал ему вопрос:

— Для военного человека, ваше сиятельство, ведь самое важное — беззаветная храбрость и самопожертвование ради отчизны или великого дела?

— Несомненно.

— А примеров тому в истории было немало; в древней: Леонид при Фермопилах, Муций Сцевола, Публий Денис Мус… В средние века: Арнольд Винкельрид, Вильгельм Телль…

— Ну, Вильгельм-то Телль — личность полумифическая, — перебил меня Волконский. — А в русской истории кто тем же отличился?

— В старые времена, — говорю, — Пересвет.

— Пересвет? — переспросил он, точно имени инока-богатыря никогда еще и не слышал.

Одной из излюбленных тем нашего учителя истории в бурсе была Куликовская битва, а потому я без запинки рассказал теперь о том, как в самом начале битвы Пересвет и великан-татарин Челубей сшиблись на копьях с такою силою, что оба пали мертвые.

— Личная храбрость в сражении для воина, конечно, первое условие, — сказал Волконский. — Смелость города берет. Но исход сражения решает обыкновенно все-таки гений полководца. Гений Наполеона общепризнан. А у нас кого вы назовете?

Хотелось мне для смеху назвать уже Шварценберга или Винценгероде; однако ж воздержался и назвал Суворова и Кутузова.

— А у пруссаков в семилетнюю войну чей гений особенно проявился?

— Короля Фридриха II, за что он и прозван Великим.