Сел. Трефо, марта 14. Не хотели проливать кровь, да нежданно-негаданно под Фер-Шампеноазом натолкнулись на полчища неприятельских новобранцев, шедших наперерез нам на соединение с Наполеоном. И завязалось новое кровопролитное побоище, которое после лейпцигской «битвы народов» золотыми литерами тоже занесется в военные летописи XIX века.

— Ваше величество! — говорит государю великий князь Константин Павлович. — Мои кирасиры с самого Лейпцига не были в огне. Дозвольте им первыми идти в атаку?

— Пускай идут, — говорит государь. — А за ними пустим и остальную кавалерию. Подать мне коня!

Подали. Вести кирасир в атаку должен был дивизионный командир, полковник Захаржевский. Необычайно тучный, да к тому же и подагрик, он от похода шибко умаялся и заспался. Камердинер едва его добудился.

— Ваше высокородие! Французы… Велено идти сейчас в атаку.

— В атаку? Одеваться!

При помощи камердинера он наскоро оделся, натянул большие сапоги со шпорами.

— Шубу!

Во внимание к его подагре, Захаржевскому разрешено было, не в пример другим, носить енотовую шубу. Сам великий князь при 25–30 градусах мороза ездит ведь верхом в спенсере сверх мундира, и ему подражает все офицерство.

Накануне, однако, был проливной дождь. Шубу своего полковника камердинер выворотил наизнанку, мехом вверх, чтобы дать ей просохнуть. Мех просох, но стоял еще щетиной. И вот, спросонья, камердинер подал шубу в таком вывороченном виде; сам Захаржевский второпях того тоже не заметил.

— Каску! Лядунку! Палаш!

Надел то, другое, третье и на коня. Выехал перед фронт своего дивизиона.

— Вперед марш-марш!

И в сем-то святочном наряде, коим в иное время немалый бы смех возбудил, на неприятеля устремился, а за ним и весь дивизион рослых молодцов-кирасир помчался.

Французы-рекруты, не нюхавшие еще доселе пороха, выстроились было в каре. Да как нагрянули тут на них ураганом русские великаны и во главе их — огромный лохматый медведь с шашкой наголо, — от ужаса каре свое разомкнули и побежали, а отсталые оружие побросали, кричат: «Пардон!»

Но расскакавшиеся кирасиры не знали уже удержу, косят, знай, сплеча палашами направо да налево.

Узрел то издали государь, пришпорил коня.

— Стой, ребята! Они просят «пардона»; а лежачего не бьют.

Тем часом и остальная наша конница была пущена в ход и делала свое дело; а обошедшая кругом неприятеля кавалерия Блюхера взяла его в тиски. И целые колонны французов были зарублены и затоптаны… Зрелище потрясающее, страшно и вспомнить.

Как-никак победа была полная и благодаря одной лишь коннице; пехоте в этой баталии и участвовать не пришлось. По подсчету убито и в плен забрано 11 тысяч человек, да орудий захвачено 75. Отныне никакая сила, ни чистая, ни нечистая (разумея под таковой Меттерниха и Шварценберга), нас уже не задержит до самого Парижа.

Замок Бонди, марта 17, полночь. Вот мы и у конечной цели — в семи верстах от столицы Франции! Прибыли мы сюда под вечер. Государь с генералитетом остановился в самом замке; мы, мелкота, — в надворных пристройках; армия же расположилась биваками по окрестностям.

Наполеон, как слышно, находится в Фонтенебло. Чтобы не дать ему подоспеть на помощь парижанам, положено уже с утра штурмовать высоты Бельвиля, Монмартра и Шомона, коими окружен город и на коих стоят его защитники. Отче Небесный! Без Твоей воли и волос с головы нашей не спадает. Умилосердись же над безвинными жителями, да и над нами, грешными…

Марта 18. Едва лишь рассвело, как нас уже на ноги поднял отдаленный грохот пушек — привет штурмующим с высот парижских.