Борис Можаев. На пароме
Толстый стальной трос, натянутый поперек реки, то опускался на глубину, вспарывая гребешки бегучих волн, то выныривал наружу, скользил, как удав, по чугунной тумбе парома и снова уходил под воду. Поскрипывал барабан старой лебедки. Старик паромщик цепко обхватил корявыми жилистыми руками деревянное правило. – И-и-ип! – кряхтел он натужно, то опуская, то поднимая грубо затесанное кормовое весло. Паром, черная неуклюжая посудина с толстыми низкими бортами, медленно полз поперек реки. На пароме стоял, широко расставив ноги, босой парень в гимнастерке и в солдатских брюках. Сапоги его валялись рядом. Он смотрел на высокий речной берег, где на перепаде, словно ласточкины гнезда, лепились новые дома с еще пустыми, черными оконными проемами. – Ну чего ты глаза пялишь? Взял бы в руки правило… Помог бы, – сказал старик. – Видишь, на быстрине разворачивает! – Это уж извини-подвинься. У нас как-никак разделение труда существует. Я тебе двугривенный заплатил, а ты меня на ту сторону вези. – Обормот! Чему тебя только в армии учили? Цельный месяц баклуши бьешь. – Человек имеет полное право на труд и на отдых. Закон! – Законы вы знаете, но кто работать за вас станет? – Старик поднял правило, выругался, достал пачку «Прибоя», закурил. – Эх ты, Семен-Семен, на краешке поселен… Чтобы в двадцать лет баклуши бить! – А может быть, я на работе, откуда ты знаешь? – нехотя отозвался Семен. – Может, у меня просто форма труда такая? Поверяющая, понял? – Знаю я твою поверку… К дояркам на станы шастать по ночам. Вот не перевезу ночью, тогда запоешь по-другому. – А я тебе в жалобную книгу впишу протест. Где хранится у тебя книга жалоб и предложений? А?! – Балабон. – Нет ее? Ай-я-я-яйй!.. И за чем смотрит ваш колхозный профсоюз? Старик сплюнул за борт и выругался: – Как только Любка тебя терпит? – На почве взаимного интереса. – По шее бы тебя. – А это уж форма насилия. Капитализм то есть. А мы где живем? В свободном обществе. Понял? – Валяй, валяй, пока цел. Не то я тебе покажу свободу. Паром причалил к берегу. Семен спрыгнул, держа сапоги в руках, и подошел к сидевшему, свесив ноги с обрыва, пастуху. – Любка на станах? – спросил Семен. – Не знаю, – пастух и бровью не повел – лениво и безучастно глядел вдаль, за реку, курил. Низко, на самые брови его была насажена черная кепочка. Лицо все исшелушенное, белесое, в розоватых пятнах, как у людей, целыми днями слоняющихся на ветру да на солнце. – А ты чего здесь сидишь? – спросил Семен. – Мечтаю… – Понятно. Семен поманил одного из мальчишек, удивших неподалеку. – Что, дядь Семен? – подбежал паренек лет двенадцати. – Любка тут не проходила? – указал Семен на новые дома, стоявшие на высоком берегу. – Вроде бы прошла. – Сбегай, скажи, что ее ждут возле парома. Паренек побежал в гору, а Семен, посвистывая, стал обуваться. От парома подошел старик, сел на глинистый выступ рядом с пастухом и сказал с усмешкой: – Жди. Так она и прибежит сюда. – А ты закон всемирного тяготения знаешь? – спросил Семен. – Чего? – Слыхал, что тело к телу взаимно притягивает? – Это к твоему-то притягивает? – Ну! – Не бреши. |
