– Ты мечтал о смерти, – продолжала она. – Я убеждена… Но почему? Потому что умерла мама… и ты не хотел оставаться в одиночестве? Не верю. Тогда что? О! Ну конечно: ты потерял работу! Именно так! Вне будки стрелочника твое существование теряло всякий смысл. И ты принялся за меня, превратив мою жизнь в ад и надеясь, что рано или поздно я тебя уничтожу.

Ложка стукнула о дно пустой тарелки, и Джудит с недоумением на нее посмотрела. В глазах все плыло, предметы теряли знакомые очертания. Она перестала чувствовать свое тело. Хотела поднять руку, но что-то мешало, словно неведомая сила пригвоздила ее к столу. Рот сковал лед, губы онемели, как после анестезии в зубоврачебном кабинете. Зато мыслила Джудит с необычайной ясностью.

– О… – шептала она. – Как медленно, наверное, текло для тебя время, как ты должен был меня проклинать за мою трусость… Я оказалась идиоткой, да? Слишком терпеливой. Замкнулась в себе, смирилась. Ведь ты, наоборот, хотел, чтобы я обозлилась, взбунтовалась. Прости, папа, что я заставила тебя так долго ждать.

Действительно ли она все это говорила? Джудит не знала. Слова вязли на языке, не решаясь пуститься в полет. Она не рассчитывала, что лекарство так быстро подействует, и не хотела умереть сидя за столом и уткнувшись носом в тарелку с остывшим супом. По-другому представляла Джудит свою смерть. Она собиралась подняться в спальню, надеть одну из ночных рубашек, подаренных мужем, и, вытянувшись на кровати, погрузиться в блаженное небытие.

Сквозь ватное забытье женщина увидела, что Джедеди задвигался на другом конце стола, пробуя развязать ремни, прочно удерживающие его на кресле. Скрюченные пальцы бессильно царапали жесткую кожу подпруг.

– Глупо! – бросила она ему. – Ты не сумеешь набрать номер шерифа… Но даже если сможешь установить связь, из твоего рта не выйдет ничего, кроме птичьего крика.

Отец ее не услышал. Джудит подумала, как смешно в его возрасте пугаться смерти, ему следовало принять ее равнодушно, с полным безразличием. Разве не он повторял ей миллион раз, что истинно верующий должен без боязни передать себя в руки Творца? С пола до нее донесся шум. Значит, ему все-таки удалось освободиться… Джудит пожалела, что не догадалась перерезать телефонный шнур, но теперь было уже поздно, у нее не было сил встать. Тело отяжелело, будто срослось со скамейкой, стало деревянным, лишенным нервов, безжизненным. Сидеть было трудно, и Джудит легла щекой на стол, на который столько раз ставила еду. Она смотрела на тарелки, стаканы, которые находились совсем близко, рядом с ее носом. Скоро она умрет на этом поле сражения, где все последние годы испытывала только страх. Ложки, ножи сверкали, как оружие, упавшее на бесстрастную землю в разгар кровавой схватки.

– Кончено, – прошептали ее губы. – Столько лет… столько дней, чтобы к этому прийти… Робину нельзя было возвращаться, он виноват… без него я бы осталась идиоткой. О Господи! Оборони нас от пустых надежд…

Оказавшись на полу, Джедеди пополз. Он и не думал о телефоне, поскольку знал, что не сумеет позвонить. На уме у старика было другое: попасть во двор и влезть на кресло, к которому дети приделали колеса, потом спуститься по центральной аллее к дороге. Если повезет, мимо проедет какая-нибудь машина, направляющаяся в деревню. Его заметят, окажут помощь…

Им овладела чудовищная злоба, ярость, оттого что его провела девчонка-полудурок, которую он давно считал сломленной. На четвереньках, как собака, он пробрался на веранду и перевалил свое тело через три ступеньки, отделявшие его от двора. Не чувствуя боли от ушибов, он с огромным трудом вскарабкался на кресло, которое все время из-под него выскальзывало. Теперь он совсем обессилел, его все больше сковывал сон. Тогда он принялся подхлестывать гнев, чтобы сохранить ясность мысли, и для этого сосредоточился на глупости своей дочери.