Нам показали новый маршрут на карте и отдали приказ отправляться в путь. И тогда мы начали обсуждать, как же нам транспортировать эту огромную, тяжелую, громоздкую коробку. Мы решили прикрепить длинные бруски по двум сторонам коробки так, чтобы два человека могли положить их себе на плечи и нести. Предполагаю, что одна такая коробка весила от шестидесяти до восьмидесяти килограммов — как взрослый мужчина. Вдобавок к вещмешкам и основному снаряжению этот вес стал невероятно большим.

Тяжесть давила на плечи и ноги, но все же мы двинулись в путь. Через некоторое время ребята, которые несли коробку, сказали, что для двоих ноша слишком велика. Тогда мы прикрепили поперек первых еще два бруска, чтобы коробку могли нести еще двое. Стало лучше, и мы поняли, что теперь можем двигаться относительно быстро.

Всю дорогу я пытался ставить себе цели на короткую перспективу. Думал на час-два вперед, максимум — на день. Я понимал, что адская неделя продлится около семи дней, но в точности этого не знал. Как не знал и никто другой.

Последующие дни закрепились в моей памяти как истинное воплощение ада. Кажется, мы шли три дня и три ночи, но я не уверен, так как чувство времени мне изменило. Все, что я помню, это боль в бедрах и плечах. Эта боль оказалась для меня совершенной новой — сильнее, интенсивнее, чем когда-либо прежде. Я начал понимать, что такое неделя на пределе. Где-то на задворках сознания теплилась мысль, что человек способен выдержать гораздо больше, чем ему кажется. Эта мысль помогала мне оставаться на плаву. Испытывая адскую боль, я задавался вопросом, как долго смогу ее выносить. Я думал: «Это ад, но я не умираю. Пока я могу переставлять ноги, мне нужно двигаться вперед».

Шли часы. Новобранцы один за другим начали покидать команду. Из-за травм, перегрузки и усталости. А может, из-за «нехватки силы воли», как это называли офицеры. Ребята выбывали — или сдавались. Таким образом, число способных нести коробку постепенно уменьшалось. Вдобавок ко всему мы были вынуждены идти в защитных масках, так как постоянно подвергались газовым атакам. Я до сих пор помню, каково это — дышать в маске. Воздуха не хватает, слушаешь собственное лихорадочное дыхание и видишь только того, кто движется прямо перед тобой. Таращишься на него в надежде, что он знает, куда идет.

Боль в ногах и плечах усиливалась. Временами приходилось отсчитывать шаги в обратном порядке, чтобы хоть как-то заставить себя двигаться. Десять, девять, восемь, семь… Десять, девять, восемь, семь… Всякий раз, считая, я думал: «Еще десять шагов я смогу сделать».

В какой-то момент в нашей команде осталось так мало участников, что нам разрешили взять к себе одного, все еще полного сил человека из другой команды. Мы могли выбрать из более многочисленной команды, чем наша. Мне предстояло принять решение. Новобранцы выстроились в линию, и я показал на Питерсона, потому что он был самым крупным из всех и казался сильным. С Томасом Питерсоном мы до сих пор близкие друзья. Тогда в лесу Питерсон и я должны были тащить коробку. Нас оставалось так мало, что ее могли нести лишь двое.

До конца адской недели оставалось тридцать шесть часов, но мы этого не знали. Нам не хватало людей, чтобы нести коробку, и, должен признаться, я начал думать, что нас ждет провал. А может, мы уже совсем близко к финишу? С каждым шагом я буду все ближе и ближе к цели. Всему есть конец.