— Почему?

— Да так. Приезжай ко мне, вместе съездим куда-нибудь. Скажем, в Швейцарию. В Лозанне у меня знакомые, уверена, что вы друг другу понравитесь. У них бассейн.

— Зачем мне бассейн? Я сегодня навестила эту девушку. Это было тяжкое испытание, но я его перенесла.

— Какую девушку?

— Ту американку. Ее зовут Данайя Лайтенс. Ту самую, что приняла пилюли в моей ванной.

— Лайтенс!.. Кажется, я знаю родителей, если это те, что жили в Нантакете. У них и на шестьдесят шестой была квартира. Как пишется их фамилия?

— Понятия не имею. Они тоже были в больнице.

— А что она говорит?

— Говорит, что благодарна.

— Что? Плохо слышно. Кто благодарен? Ее мать?..

— Ты была великолепна, — говорил Луиджи, вспоминая только что увиденные на телеэкране кадры, запечатлевшие Аннабел в момент прихода и ухода на пороге больницы. — Слухам насчет оргии конец. Теперь все знают, что твой муж погиб, спасаясь от влюбленных женщин. Во время следствия никто об оргии не заикнется. Сегодня я видел Билли О'Брайена и от него узнал фамилию и адрес Марины

— Марину мы оставим в покое, — сказала Аннабел.

— Отчего же? На следствии можно не говорить, что она бегала за твоим мужем по церкви. Это будет подразумеваться. Ты только назови ее фамилию. Билли тоже придется давать показания, ведь он последний из друзей Фредерика, видевший его живым. Он подтвердит, что Марина одна из тех девиц. Остальное сделают газеты.

— Марина исключается, — сказала Аннабел. — У нас с ней особый договор.

Она достала из сумочки связку писем, в которых Луиджи узнал предсмертные послания Фредерика.

— Они все еще у тебя? — удивился он. — Ты их не уничтожила... Так и носишь в сумке?

— Здесь безопаснее всего. В другом месте их могут найти. Завтра утром, как только откроется банк, я попрошу Тома положить их в сейф на мое имя.

Том был ее лондонский адвокат. Его ожидали в понедельник рано утром.

— Ты можешь потерять сумку. Или кто-нибудь вырвет ее у тебя из рук.

— Я же не выхожу на улицу, — ответила она, глядя на окно, из которого накануне наблюдала за беззаботно сидящей в кафе молодежью. — На меня и в обычные-то дни все таращатся. Можешь не тревожиться за мою сумочку.

— Лучше бы ты их сожгла, — сказал Луиджи. — Сожги, брось в раковину, пепел смой водой. И конец делу.

— Нет, я думаю, их нужно оставить. Хотя бы для того, чтобы показать их Тому. Ты их видел, Билли тоже, значит, должен увидеть и мой адвокат. Впоследствии могут начаться разговоры, и если Тому нужно будет что-то там опровергать, так пусть уж будет в курсе.

— Разговоры... как это понять? Ты намекаешь на меня?

— Нет, что ты, — вежливо ужаснулась она, — конечно, я имею в виду Билли. После такого скандала у людей бывает искушение рассказать кому-то из друзей, как все обстояло на самом деле. Ну, лет через пять, через десять.

— Как ты предусмотрительна! Думаешь о том, что случится через пять и десять лет, когда уже завтра начнется следствие, которое — как знать, вдруг мы чего-нибудь недоглядели? — может погубить твою репутацию. А ты размахнулась на годы.

— Зато у тебя семь пятниц на неделе. Только что ты меня уверял, что следствие пройдет как нельзя лучше и мне не о чем волноваться.

— Что ж, возможно. Но не загадывай на десять лет вперед. Актеры так не делают.

— У меня и через десять лет будет ребенок.

— Тебе нужно сжечь все письма и забыть о них. Скажи спасибо Билли, что он их не сфотографировал. Он говорил, и я ему верю, что ему это даже в голову не приходило. Я его долго проверял как будто невзначай, то так, то сяк. Самому потом стало стыдно. Он благородно поступил, что отдал тебе письма, не думая о своей выгоде.