– Прошу, не говори об этом, – попросила она, отворачиваясь так, чтобы он не видел ее лица. Ее голос дрожал. – Говори о чем угодно, только не об этом.

– Почему?

И она прошептала:

– Потому что это так.

У Грегори на мгновение перехватило дыхание, и он одним движением притянул ее к себе. Это не было объятием, вернее, это было не совсем объятием. Их сплетенные пальцы не смогли разомкнуться, и соединенные руки оказались между ними.

Он зашептал ее имя.

Ее губы приоткрылись...

Он зашептал ее имя снова, тихо, почти без звука, одними губами:

– Люси, Люси.

Она стояла не дыша. Их тела были совсем рядом, но не касались друг друга. Жар же, охватывавший их обоих, окутывал их будто облаком.

И Люси затрепетала.

– Позволь мне поцеловать тебя, – шепотом попросил Грегори. – Еще один раз. Позволь мне поцеловать тебя только один раз, и если ты отпустишь меня, я, обещаю, уйду.

Люси чувствовала, что здравый смысл теряет над ней власть, она чувствовала, как ею овладевает желание, как ее стремительно влечет туда, где царствуют любовь и страсть, где правильное становится неотличимым от неправильного.

Она любит его. Она любит его безумно, но он не может принадлежать ей. Ее сердце бешено стучало, дыхание прерывалось, и она думала только о том, что больше никогда в жизни ей не суждено испытать то, что она чувствует сейчас. Никто никогда не будет смотреть на нее так, как Грегори. Менее чем через день она станет женой человека, у которого даже не возникнет желания поцеловать ее.

Она больше никогда не испытает этого восхитительного трепета, который отдается во всем ее теле. Это последний раз, когда она может смотреть на губы возлюбленного и мечтать о том, чтобы эти губы прикоснулись к ней.

Господи, как же она хочет его! Да, она хочет этого. Пока еще не поздно.

И он любит ее. Он действительно любит ее. Он сам так сказал, и она верит ему.

Люси облизнула губы.

– Люси, – прошептал Грегори. В этом коротком слове слышался и вопрос, и утверждение, и мольба – все в одном слове.

Люси кивнула. А потом, понимая, что не может лгать самой себе или Грегори, ответила вслух:

– Поцелуй меня.

Чтобы потом не было никаких отговорок, никаких заявлений, будто от страсти она помрачилась в рассудке, будто желание лишило ее способности думать. Чтобы было ясно: это ее решение. И она приняла его сама.

Мгновение Грегори не шевелился, но Люси знала, что он услышал ее. Он шумно дышал, в его глазах появился возбужденный блеск.

– Люси, – сказал он. От звука его голоса – хриплого, низкого, глухого – по ее телу прошла волна трепета.

Губы Грегори нашли ямочку у нее на шее.

– Люси, – проговорил он.

Люси хотела сказать что-то в ответ, но не смогла. Все силы ушли на то, чтобы решиться попросить его о поцелуе.

– Я люблю тебя, – прошептал он, ведя губами вдоль ее шеи. – Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Слова, которые он произносил, были самыми болезненными, прекрасными, ужасными, волшебными. Люси хотелось плакать – от счастья и от тоски.

От наслаждения и муки.

И вдруг она поняла, впервые в жизни осознала всю острую радость эгоизма. Она не должна делать это. Она знает, что не должна, и знает, что Грегори, вероятно, рассчитывает на то, что она найдет способ нарушить свои обязательства перед Хейзелби.

Она лжет ему. Лжет так явно, будто говорит вслух.

Но она ничего не может с собой поделать.

Это ее мгновение. Ее единственное мгновение, когда можно подержать в руках блаженство.

Ободренная горевшим внутри ее огнем, Люси взяла лицо Грегори в ладони и, притянув к себе, жадным поцелуем впилась в его губы.