Она покачала головой:

– Я не могу рассказывать.

– Ты не хочешь рассказывать, – предположил он.

– Нет! – вскричала она. – Не могу! Пожалуйста, Грегори. Ты должен уйти.

Грегори долго молчал и просто смотрел на Люси, и та видела, как он размышляет.

«Я не могу допустить этого, – думала она, чувствуя, как внутри пузырем надувается паника. – Надо закричать. Чтобы кто-то пришел и выгнал его. Надо убежать из комнаты до того, как он разрушит столь тщательно выстроенные планы на будущее». Однако она ничего не предпринимала.

Наконец Грегори проговорил:

– Тебя шантажируют.

Это не было вопросом.

Люси не ответила, но догадалась, что лицо выдало ее.

– Люси, – нежно сказал Грегори, – я могу помочь тебе. Что бы там ни случилось, я могу все исправить.

– Нет, – возразила она, – не можешь, и ты глупец, если... – Гнев помешал ей договорить. Кто дал ему право считать, будто можно с легкостью все уладить, если он ничего не знает о ее бедах? Неужели он думает, будто она сдалась под натиском несущественных обстоятельств? Которые можно без труда преодолеть?

Нет, она не настолько слаба.

– Ты же ничего не знаешь, – сказала она. – Не имеешь ни малейшего представления.

– Так расскажи мне.

Люси била внутренняя дрожь, ее бросало то в жар... то в холод... то куда-то посередине.

– Люси, – проговорил Грегори.

Его спокойный и ровный голос, как вилка, вонзался туда, где было больнее всего.

– Этого тебе не исправить, – простонала она.

– Неправда. Нет такой угрозы, которая нависла над тобой и которую нельзя было бы устранить.

– Как?! – воскликнула Люси. – С помощью фей и эльфов и наилучших пожеланий твоей семьи? Это не поможет, Грегори. Не поможет. Пусть Бриджертоны и могущественны, но ты не в силах изменить прошлое или развернуть будущее так, как тебе хочется.

– Люси, – повторил Грегори, протягивая к ней руку.

– Нет. Нет! – Люси оттолкнула его руку и тем самым отказалась от утешения. – Ты не понимаешь. Ты просто не можешь понять. Ведь вы такие счастливые, такие идеальные.

– Ничего подобного.

Все это время Грегори наблюдал за ней. Просто наблюдал и не мешал. Она выглядела крохотной и до боли одинокой. Наконец он спросил:

– Ты любишь меня?

Люси зажмурилась.

– Не спрашивай меня об этом.

Он увидел, как у нее на скулах заиграли желваки, он увидел, как напряглись ее плечи, и понял, что она пытается покачать головой.

Ей очень больно. Ей больно настолько, что эта боль ощущается в воздухе, окутывает ее и проникает ему в сердце. И Грегори мучился вместе с ней. Его мука была страшной и острой, и у него впервые возникло сомнение в том, что ему когда-либо удастся избавиться от этой муки.

– Так ты любишь меня? – снова спросил он.

– Грегори...

– Ты любишь меня?

– Я не могу...

Он положил руки ей на плечи. Она вздрогнула, но не отпрянула.

Он заглянул ей в глаза.

– Ты любишь меня?

– Да, – всхлипнула Люси, упав ему на грудь. – Но я не могу. Как ты не понимаешь! Я не должна. Нужно все это прекратить.

Секунду Грегори не шевелился. Ее признание принесло ему некоторое облегчение, он почувствовал, что кровь быстрее побежала по жилам.

Он верит в любовь.

Разве не любовь является единственной константой в его жизни?

Он верит в ее могущество, в ее бесконечную щедрость, в ее правильность.