Термин «критическая теория», для обсуждения которого в этот вечер мы собрались здесь, имеет специфическую, двойственную природу. Во-первых, теория чего? Применение теории колеблется между двумя основными полюсами: в основном это критическая теория литературы, о чем напоминают нам имя и сборник, которым мы отдаем должное. Но также это и критическая теория общества, согласно менее распространенной, но более полемической традиции. Во втором варианте два слова, объединенные в формулу, часто пишутся с большой буквы, символизируя диакритическое отличие от первого значения.

Рассматриваемый термин вызывает и другие вопросы. Теория какой критики? С каких позиций и на каких принципах? Здесь речь идет о широком диапазоне возможных позиций, что показано в серии лекций. На практике разнообразие позиций в рамках литературной критики при всех трениях и коллизиях между ними всегда приводило к смешению литературных аспектов с социальными, о чем хорошо известно читателям работы Рене Уэллека «История литературной критики». Неизбежную связь между этими двумя аспектами часто подтверждали даже те, кто энергично отвергал само понятие «теории». В конце концов Левис провозгласил, что критика литературы является «критикой жизни». Такой невольный переход, явный или неявный, от литературных аспектов к социальным, как правило, необратим, в то время как перехода от социальных аспектов к литературным не происходит. Причины найти нетрудно. Ведь литературная критика, будь то «практическая» или «теоретическая», в безудержном оценочном порыве непроизвольно выступает за границы текста, отражая связанную с ним действительность. Парадоксально то, что социальная теория как таковая не обладает подобным внутренним зарядом. Пример теории социального взаимодействия, преобладавшей в североамериканской социологии в течение длительного времени, быстро приходит на ум. В то время как теория литературной критики прямо или косвенно предлагает некое представление об обществе, социальные теории, которые содержат хотя бы косвенные рассуждения о литературе, встречаются относительно редко. Трудно представить себе парсонианскую поэтику, но довольно легко заметить воздействие социологии или исторической нации на «новую критику».

Критическая теория, которую я собираюсь обсуждать, в этом отношении представляет собой исключение. Безусловно, марксизм целиком и полностью относится к категории систем идей, изучающих характер и направления развития общества в целом. Однако в отличие от большинства соперничающих с ним теорий, в нашем столетии в марксизме получили развитие концепции литературы. На то существует ряд причин, но одну из них, несомненно, следует искать в самой непримиримости критики основателей исторического материализма в отношении капиталистического строя, при котором они жили. Будучи с самого начала радикальным и острокритическим мировоззрением, марксизм быстро, так сказать, по внутреннему импульсу, распространялся на область литературной критики. Переписка Маркса с Лассалем показывает, насколько естественно было с самого начала это продвижение. Речь идет не о том, что социальные и литературные концепции в рамках марксизма, как тогда, так и позднее, легко согласовывались между собой. Напротив, история их отношений была сложной, напряженной и неровной, они перемежались многочисленными разрывами, смещениями и заходили в тупик. Если полного разрыва никогда и не происходило приблизительно со времен Меринга, то, несомненно, благодаря тому факту, что помимо критики, как общей отправной точки, история служила общей линией их горизонта. И не случайно, что в основе современной критической теории лежат две основные концепции: с одной стороны, общей теории литературы, с другой — конкретной системы идей об обществе, идущей от Маркса. Употребляемый во втором значении термин «критическая теория» пишут с прописной буквы, возводя ее в ранг общей теории.