И вот Джимс и Вояка стоят над индюком: глаза мальчика снова сияют, лицо раскраснелось от радостного возбуждения — ведь он не только добыл прекрасный обед на завтра, но и нанес первый, хоть и воображаемый, удар противнику.

На одном из участков древнего индейского пути, пролегавшего через Тонтер-Хилл, узкая тропа, протоптанная бесчисленными поколениями канавагов, алгонкинов и оттавов, бежала вдоль крутого склона над живописной долиной. Эта долина на многие и многие мили уходила на запад и была богата бескрайними лесами, прозрачными озерами, мирно дремлющей землей, исполненной тайны и несказанной прелести, землей, над которой лишь изредка вился дымок от индейского костра. Долине этой повезло во многих отношениях. Она раскинулась достаточно далеко от Ришелье — и потому избежала участи быть оскверненной топором белого человека — и слишком близко к длинным вигвамам могавков, чтобы остальные краснокожие могли не опасаться своих врагов с верховий Святого Лаврентия. К тому же она слишком близко подходила к владениям французов и их союзников, чтобы шесть союзных племен позволили себе вторгаться в ее пределы с намерениями более серьезными, чем отдельные охотничьи вылазки. Итак, уже многие годы в долине царили мир и спокойствие. Однако, должно быть, за протекшие века на нее устремлялись взгляды многочисленных зрителей, поскольку каменистый откос холма со стороны долины был буквально отполирован теми, кто отдыхал здесь, всматриваясь в ее заповедную даль, манящую соблазнами счастливой, привольной жизни.

С места, где стояли Катерина и Анри, раскинувшаяся внизу долина казалась огромным восточным ковром, вытканным зелеными, золотыми, черными и серебряными узорами: зелеными — где тянулась к небу первая трава и молодой листвой сквозили рощи, золотыми — где солнце высекало из крон тополей и берез снопы желтого света, черными — где хвойные деревья росли особенно густо и, тесня друг друга, образовывали сумрачные островки, серебряными — где холодным блеском царственного алмаза светились спокойные воды трех небольших озер. Катерина и Анри сидели на камне, и из долины до них доносилась едва уловимая изысканная и убаюкивающе-монотонная мелодия; она завораживала душу, успокаивала сердце и, поднимаясь вверх, смешивалась со сладким воздухом, напоенным нежным ароматом цветов и тихим дыханием земли. Лишь на рассвете да в час, когда солнце повисает над лесами на западе, готовясь нырнуть в их зеленую бездну, поднимается из долины этот звук — песнь тысяч и тысяч белок. Должно быть, испокон веков звучит она здесь: ведь недаром в самых древних индейских преданиях камень, на котором сидели Катерина и Анри, уже назывался Беличьей Скалой.

Любуясь этой мирной картиной, Анри рассказывал про случай с Джимсом. Сцена, свидетелем которой он стал, казалась ему довольно забавной, и он все еще посмеивался, когда вдруг заметил, что лицо Катерины затуманилось, взгляд стал серьезным.

— С некоторых пор я догадываюсь об этом. — В голосе ее не было и намека на веселье. — Мадам Тонтер ненавидит меня и учит Туанетту ненавидеть Джимса.

— Что ты говоришь? — воскликнул муж. — Мадам Тонтер ненавидит тебя! Какая нелепость! В целом свете не любить…

— Именно меня. И ты, мой бедный Анри, со своей глупой уверенностью, будто все вокруг любят нас, ни о чем не догадываешься.