Данила Смола толкнул всхрапнувшего Белого. Тот вздрогнул, открыл глаза и спросонья на всю каюту удивлённо спросил:

— А? Это меня?

Старшины фыркнули. Головатый посмотрел серьёзно на Белого.

— На слабую дисциплину меж казаками обратил внимание и господин контр–адмирал, — продолжал Головатый. — Я мыслю, Панове, что нам с вами не по душе придётся, как станет это известно его сиятельству главнокомандующему, а избави боже, матушке–государыне…

«Перетрусил старый секач! — злорадно подумал Великий. — Не забыть бы отписать Тимофею Терентьевичу, что Антон уже не справляется с дисциплиной в войсках. При случае сгодится».

Головатый поднялся со своего места и прошёлся по каюте. Старшины поспешно подобрали ноги.

— И глупец тот, кто полагает дисциплину палкой обеспечить, — снова заговорил он. — Забота и теплота сердечная иной раз лучше кия действуют. Сейчас у меня такая думка: морской переход к концу подходит и, чтоб люди не ослабли, требуется улучшить довольствие и выдавать казакам винную порцию. А вам, Панове старшины, советую в каждой сотне уши свои иметь.

Есаул Смола бесцельно слонялся по палубе. Фрегат, подгоняемый попутным ветром, мягко разрезал темно–голубые волны. В подёрнутом матовой дымкой небе неподвижно застыло солнце, и так же неподвижно вдали у горизонта громоздились кудрявые облачка.

Смола долго разглядывал море и белые паруса транспортных судов, дивился сноровке матросов, снующих по реям, и уже собрался было пойти ещё куда‑нибудь, как вдруг на носу фрегата заметил кучку казаков. Среди них разглядел он тощую фигуру Собакаря.

«Чего ему, вражине, понадобилось собирать вокруг себя казаков? — подумал есаул. — Надо послушать, может, сгодится!»

Крадучись приблизился он к толпе и, укрывшись за штабелем мешков, прислушался.

Смола и Собакарь оба родом из Брюховецкого куреня. И в станице хаты их стояли почти рядом. Вместе и в войско определялись. А в Турецкую войну, как брали Измаил, нагрел Данило Смола руки на чужом добре. И хоть есть русская пословица «Чужое добро впрок не идёт», но ему оно пошло на пользу. Разбогател, до есаула дошёл.

С Собакарем Смола жил в ладах до той поры, пока на Кубань не попали да станицу не начали разбивать. Вот тут и пробежала между ними чёрная кошка. Как‑то на сходе выкрикнул Никита против Данилы слово, что, дескать, хапает он войсковой лес. Рассвирепел Смола и теперь при каждом удобном случае готов пакостить Никите… Приложив ладонь к уху, Смола старался не пропустить ничего из того, что говорили казаки.

— Да я ему, вражине! — распалился Собакарь. — Не погляжу, что он войсковой судья!

«Ага, вот ты каков, голубь, — злорадно подумал Смола. — Это ты за то, что с хорунжих уволили».

— Да брось ты, Никита, — уговаривал Половой. — Это ж пан судья доброе дело тебе сделал. Он увидел, что тебе в твои годы такой чин тяжело носить, ну и надумал полегчить тебе.

— Плюнь, Никита, — раздался угрюмый голос Малова.

Смола видел, как на худом, скуластом лице Собакаря от гнева играли желваки.

— Довольно, натерпелся!.. Хоть душу отведу!

— Охолонь, Никита, ты не один такой…

Собакарь плюхнулся на зарядный ящик. Дрожащей рукой достал люльку и кисет с табаком, закурил.

— Ладно, коли так, — вздохнул он.