– Рузская краеведческая кунсткамера, – перешел ко второй табличке ветеран русско-польских баталий. – Режим работы… Короче, ясно. Закрыто уже.

    – Откроют, – заверил бородатый капитан Скуратов. – Я слово секретное знаю. У хранителя здешнего квартирка при музее.

    – Ну кто там еще на ночь глядя? – раздался из-за двери старческий голос, и удерживаемая колодезной цепью дверь приоткрылась на ширину ладони. Мерцающий огонек свечи осветил добродушное пожилое лицо грузного и явно подслеповатого хранителя провинциальной кунсткамеры.

    Скуратов, воровато оглянувшись, сунул в щель какую-то серебряную монету.

    – Батенька мой! – ахнул, поднося монету к носу, хранитель. – Это ж целковый Святослава. Его ж, поди, и в Ермитаже нет. Вы его в фонд музея жертвуете?

    – Нет, – уточнил Скуратов. – Но на экспертизу вам дам.

    – Это одно и то же, – заверил хранитель, пристроив на приступок подсвечник. – Погодите, господа, погодите. Тотчас и открою.

    Дверь прикрылась, что-то загремело, защелкало, зазвякало, и дверь – на этот раз настежь – открылась вновь.

    – Проходите, господа…

    Десантники вознамерились было тихонько просочиться в дом, но в этот момент сзади раздался суровый голос:

    – В столь поздний час и в столь грозное для Отечества время шляться после десяти по городу возбраняется! Па-апрошу документы, судари!

    Скуратов обернулся.

    – Полицмейстер здешний, – представился суровый обладатель баса, – Бушин.

    – Гвардии капитан Бельский, – выступая под свет чахлого площадного фонаря, отрекомендовался Малюта [7] . С фуражом и крепостными следую в полк.

    – Виноват-с, форму не приметил. – Полицмейстер чуть смутился. – Странная она какая-то. Извините…Так ежели заночевать надобно, то, значит, ко мне милости прошу. Без церемоний, сударь. Самоварчик раздуем.

    – Не надо, Андрюшенька, – замахал хранитель руками. – У меня они останутся. И мне спокойней, при офицере-то.

    – Оно и верно, – задумался полицмейстер. – Пойду я. Честь имею!

    Довольный, что все обошлось, Садко сделал было попытку сунуть полицмейстеру ассигнацию за беспокойство, но тот при виде оборванца с бумажкой в руке только махнул рукой:

    – В управе, холоп, подорожную выправишь. Утром. И ежели от господина офицера хоть на полверсты отобьешься – собственноручно на съезжую сволоку.

    Благосклонно глянув на опрятного Сусанина, стоявшего по стойке «смирно» с вилами к правой ноге, полицмейстер еще раз откозырял Скуратову и пошел гонять припозднившихся горожан.

    – Отрадно видеть столь ревностное отношение к делу, – заметил Малюта хранителю музея, поднимаясь по скрипучей лестнице. – Надобно поощрять таких преданных слуг царя и Отечества.

    – Старый мой знакомец, – поделился приятными воспоминаниями хранитель. – Мальчонкой еще мне черепки таскал. Трипольская культура, знаете ли, у нас широко представлена и…

    – Ша, батяня, – оборвал его Скуратов. – Меня-то помнишь?

    – Как же, ваш сиясь, – понизил голос до шепота хранитель.