Достал медицинский стетоскоп из баула, приставил его к металлической стенке и прислушался. Возможно, в соседнем номере на этом месте был такой же камин, то есть почти наверняка; в этом месте две комнаты разделяла лишь жестяная пластина и немного изоляции.

В течение нескольких минут я ничего не слышал, затем услышал звук набираемого номера. Слышимость была отличная.

Женский голос сказал:

— Пожалуйста, дайте мне 4-14-89, в Эсмеральде.

Ее голос был спокойным, сдержанным, почти без выражения, но немного усталым. Так я впервые с самого начала слежки услыхал ее голос.

Затем затянувшееся молчание, потом она сказала:

— Позовите, пожалуйста, мистера Ларри Митчелла. — Снова молчание. Затем:

— Говорит Бетти Мэйфилд из «Ранчо Десконсадо», — она неверно выговаривала слово «Дескансадо». Затем:

— Я говорю, Бетти Мэйфилд. Пожалуйста, не придуривайтесь. Хотите, чтобы я передала по буквам?

Ее собеседнику на другом конце провода было что сказать. Она слушала.

Затем сказала:

— Номер сто двадцать восемь. Вам следовало бы знать — вы сами его заказывали… А, вот оно что… Что ж, хорошо. Я подожду.

Она повесила трубку. Молчание. Полное молчание. Затем тот же голос проговорил медленно и без всякого выражения:

— Бетти, Бетти Мэйфилд. Бедняжка Бетти. Ты была хорошей девочкой — давным-давно.

Я сидел на полу, на полосатой подушке спиной к стене. Я осторожно встал, положил стетоскоп на подушку и прилег на диван. Он скоро приедет. Она его подождет — деться ей некуда. Поэтому она и приехала сюда. Я хотел узнать, почему ей некуда деться.

Туфли у него были наверняка на каучуковом ходу, потому что я ничего не слышал, пока у соседней двери не раздался звонок. Я сполз на пол и вновь взялся за стетоскоп.

Она отворила дверь, он вошел, я мог себе представить улыбку на его лице, когда он сказал:

— Привет, Бетти. Бетти Мэйфилд, если я не ошибаюсь. Ничего себе имечко.

— Мое собственное, девичье, — она притворила дверь. Он хмыкнул.

— Я полагаю, правильно сделала, что переменила. Но как насчет монограмм на чемоданах?

Его голос понравился мне еще меньше, чем его ухмылка: высокий, бодрый, прямо пузырящийся от похабного благодушия. Если в нем и не было прямой насмешки, то она подразумевалась. От его голоса у меня челюсти свело.

— Видимо, — сказала она сухо, — это и было первым, что бросилось вам в глаза.

— Нет, малютка. Это ты — первое, что бросилось мне в глаза. След обручального кольца — второе. Монограммы — только третье.

— Я тебе не малютка, вымогатель дешевый, — сказала она с внезапной глухой яростью. Его это не особенно задело.

— Может, я и вымогатель, милашка, но, — снова самодовольный смешок, — совсем не дешевый.

Она шла по комнате, видимо, отдаляясь от него.

— Хотите выпить? Я вижу, у вас с собой бутылка.

— Не боитесь, что это может пробудить во мне любострастие?

— Я боюсь в вас только одного, мистер Митчелл, — сказала она ледяным тоном. — Вашего большого трепливого рта. Вы слишком много болтаете и слишком сильно любите себя. Лучше постараемся понять друг друга. Мне нравится Эсмеральда. Я здесь бывала и раньше, и мне всегда хотелось сюда вернуться.

Чистое невезение, что вы живете здесь и что мы встретились в поезде.