— Компанейское дѣло — дѣло хорошее. Хорошо, извольте, отвѣчаетъ пожилой купецъ.

Черезъ полчаса купцы сидятъ на скамейкѣ и пьютъ чай изъ стакановъ, держа ихъ въ рукавахъ пальто. Передъ каждымъ изъ нихъ стоитъ по корзинѣ, въ которой трепещетъ рыба. На другой скамьѣ сидятъ женщины и шушукаются между собою. Изъ устъ дѣвушки то и дѣло вылетаетъ громкій шепотъ: «мнѣ стыдно».

— Вы по какой части? спрашиваетъ пожилой купецъ.

— Больше по мучной, но не брезгаемъ и двумя мелочными лавочками, отвѣчаетъ молодой. Подрядишки кой какіе есть… Бани держимъ.

— А мы такъ желѣзомъ торгуемъ. Тоже и насчетъ мусорнаго очищенія. Вишь она рыба-то какъ трепещетъ. Коньячку въ чаекъ-то не прикажете-ли?

— Не потребляю… Благодаримъ покорно. Намъ до женитьбы къ этому зелью привыкать не слѣдуетъ. Тамъ послѣ, коли ежели съ женой обдержишься, такъ можно и попробовать, а теперь не слѣдуетъ.

— Это точно… замѣчаетъ пожилой купецъ, наклоняется къ своей корзинѣ и вынимаетъ изъ нея плотву. Плотичка — женская рыбка, нѣжная… Эта рыба въ рѣкѣ все равно, что дама промежъ кавалеровъ, говоритъ онъ. A я бы съ удовольствіемъ выдалъ вамъ эту самую плотичку за вашего леща. На три тысячи рублей тряпокъ-бы ей далъ, на двѣ брилліантовъ, да пятерку тысячъ чистаганомъ.

— Мой лещъ икрянъ больно и ему меньше какъ красненькую чистоганомъ взять нельзя, отвѣчаетъ молодой купецъ, тотчасъ же понявъ, къ чему клонится дѣло. У моего леща два лабаза въ Никольскомъ рынкѣ да двѣ мелочныя лавки въ Коломнѣ. Кромѣ того, и сертукъ надъ сердцемъ поотдувшись…

— За моей плотичкой деньги вѣрныя, а то вѣдь иные посулятъ и журавля въ небѣ, а въ руки-то и синицы не дадутъ.

— Зачѣмъ журавля въ небѣ, мои лещъ передъ свадьбой чистаганомъ потребуетъ, а нѣтъ, такъ и оглобли назадъ поворотитъ. Питеръ-то не клиномъ сошелся.

— Другіе и красненькую чистагономъ отвалятъ, да въ придачу-то дадутъ либо пряничную форму, либо чахоточную, что твоя лихорадка, а у насъ плотичка полненькая,

— На то у леща глаза во лбу.

— Пожалуй салопикъ съ чернобурымъ воротникомъ за плотичку прибавлю.

— Ниже красненькой мой лещъ и трехъ зеленыхъ не возьметъ. Ему объ этомъ и тятенька покойникъ завѣщалъ, отчеканиваетъ молодой купецъ.

— Ушка готова ваше степенство, пожалуйте въ нашу избу, перебиваетъ ихъ разговоръ хозяинъ.

Всѣ встаютъ.

— Маменька, я не буду ѣсть. Мнѣ стыдно, шепчеть дочь.

Къ ней подходитъ молодой купецъ.

— Ушки не побрезгуйте откушать, предлагаетъ онъ. Вы любите уху?

— Я лучше люблю мороженое, отвѣчаетъ дѣвушка и краснѣетъ какъ маковъ цвѣтъ.

— Какъ учтивому кавалеру, мнѣ бы слѣдовало достать мороженнаго хоть со дна моря, но здѣсь такой афронтъ, что окромя воды и рыбы ничего нѣтъ.

— Насмѣшники! едва слышно шепчетъ дѣвушка и прячется за сваху.

— Ты, братъ, селезень, больно боекъ. Совсѣмъ у меня забилъ дѣвку! вскрикиваетъ сваха. Иди ко мнѣ, павушка, а я съ нимъ расправлюсь! проталкиваетъ она дѣвушку.

Молодой купецъ пропускаетъ впередъ семейство пожилаго куща и остается со свахой.

— Ну что? спрашиваетъ она.

— Невѣста въ акуратѣ, а только насчетъ денегъ статья не подходящая.

— А ты поналягъ на самаго-то хорошенько. Онъ человѣкъ хлѣбный, только алченъ маленько.

— Пять и десять разница огромная, а ты сама знаешь, что я ужъ въ тридцати двухъ мѣстахъ невѣстъ смотрѣлъ и потому только дѣло расходилось, что десяти тысячъ не давали.

— Дастъ, умѣй только въ душу къ нему влѣзть.

— Врешь?! Что онъ любитъ?

— Соловьевъ ученыхъ да налимьи печонки. Совлеки его въ трактиръ, угости печонками да подари соловья — и десятка тысячъ у тебя въ карманѣ.