|
Муравьев заявил, что он извиняется перед нами, и сел за стол, а с ним и его свита. Вдруг вспомнили, что где-то видались на войне, были вместе, и перед нами вместо грозного вождя большевиков оказался добрый малый, армейский забулдыга-полковник, и офицеры стали говорить с ним о подробностях боя под Пулковым и о потерях сторон. Мы скрыли свои потери. У нас было 3 убитых и 28 раненых, большевики, по словам Муравьева, потеряли больше 400 человек.
Спор о моем аресте был исчерпан, но множество вопросов было еще не решено, и ко мне в комнату пришли Дыбенко и подпоручик одного из гвардейских полков Тарасов-Родионов, человек лет тридцати с университетским значком. – Генерал, – сказал Тарасов, – мы просим вас завтра поехать со мною в Смольный для переговоров. Надо решить, что делать с казаками. – Это скрытый арест? – спросил я. – Даю вам честное слово, что нет, – сказал Тарасов. – Я ручаюсь вам, генерал, – сказал Дыбенко, – что вас никто не тронет. В 10 часов вы будете в Смольном, а в 11 мы вернем вас обратно. – Вы понимаете, – сказал Тарасов-Родионов, – или нам придется арестовать и разоружить ваш отряд, или взять вас для переговоров. – Хорошо, я поеду, – сказал я. – Я поеду с вами, – решительно заявил полковник С. П. Попов. Когда офицеры штаба узнали, что я еду в Смольный, они стали настаивать, чтобы я взял с собою и их. Особенно домогались мои адъютанты, подъесаул Кульгавов и ротмистр Рыков, но я попросил поехать с собою только сына подруги моего детства – Гришу Чеботарева, который знал, где находится моя жена, и должен был уведомить ее, если бы что-либо случилось.
*** Окончание записок Краснова заключает в себе рассказ о том, как автор был доставлен в Смольный, как ему удалось уйти из под ареста и, после двухмесячного пребывания в Великих Луках, во главе своих казачьих. полков, бежать на Дон, в Новочеркасск, куда он прибыл уже к февралю 1918 г. Мы опускаем это окончание записок, как представляющее лишь почти исключительно личный интерес. Ред. |
