Коридор был сравнительно узким. Разумеется, он не шел ни в какое сравнение с переходами станций, в которых годами вынуждены были обитать первопроходцы земной орбиты, но все же собравшемуся здесь экипажу было тесно. Хорошо еще, что освещение было организовано очень грамотно и люди при всем желании не могли загородить друг другу свет, но плечами и задницами толкались капитально.

Дверь в каюту Тимбитханова была распахнута настежь, но из-за спины Иванова, закупоривающего проход, словно гигантская пробка, ничего было не разглядеть. Впрочем, уже через пару минут он буквально шарахнулся, выпуская Серегина, и Басов успел рассмотреть лежащего на кровати штурмана. Глаза его были открыты и смотрели в потолок, лицо бледное и какое-то странно неподвижное. От этого зрелища Басову почему-то стало жутко, да и не ему одному, похоже, дышащий в спину геологу Исмаилов шарахнулся назад.

– Кончено… – Серегин какими-то невероятно четкими, замедленными движениями вытирал руки. Пропитанная спиртом салфетка благоухала, и этот запах почему-то вдруг показался Басову отвратительным. Лицо доктора, обычно веселое, напоминающее формой луну с мелкими кратерами оспин, сейчас осунулось, черты его заострились.

– Что? – хрипло выдохнул Романов, совсем потерявшийся за спинами более рослых товарищей.

– Инфаркт. Обширный. Вскрытие даже делать смысла нет, хватит томографии.

– Но так же не бывает. Заснул и не проснулся – это у стариков…

– Да у кого угодно, – устало отмахнулся доктор. – Ночью приборы в течение часа фиксировали резкие колебания магнитных полей. От этого и на Земле наблюдается увеличение количества инфарктов, а уж здесь… Э-эх!

Все молчали. Да и чего было говорить? Басов не мог представить Тимбитханова мертвым. Видел – а представить не мог. Всегда сдержанный, спокойный, их штурман не был душой компании – но и представить экипаж без него… А главное, абсолютно здоровый человек, призер Континентальных игр, с легкостью отрывающий от земли колоссального веса штангу! И вот он лежит в каюте, кукла в человеческий рост, в которой нет ничего живого.

В этот день на корабле царило молчание. Разговаривали только по делу, никакого веселья, никаких улыбок, пустовал спортзал. Даже обедать ходили порознь, стараясь не сталкиваться с остальными и не смотреть друг другу в глаза. Смерть товарища, неожиданная и нелепая, подействовала на людей угнетающе. Басов валялся на койке, бездумно глядя перед собой, и даже читать не пробовал. Смерть товарищей он видел. Не раз, откровенно говоря, видел, но впервые это вызвало у него такой набор эмоций. Остальные, похоже, также ощущали нечто подобное, и вокруг корабля словно бы сгустилась темная, почти физически ощутимая мрачная аура.

Уже вечером Басов зашел в кают-компанию выпить кофе. Спать не хотелось абсолютно, на корабле стояла давящая вязкая тишина, даже дверь в рубку была наглухо задраена. Профессор думал, что он последний и никого здесь больше не предвидится, но ошибся. На глубоком мягком диване, стоящем в углу, сидела Петрова, отрешенно глядя перед собой.

Басов ходил не то чтобы совсем бесшумно, но тихо, что помогало в лесу и нервировало студентов. От этой привычки он не избавился и здесь, поэтому, обнаружив Петрову, просто шагнул назад, однако женщина услышала, подняла голову:

– А, Сергей… Не стой на пороге, заходи.