|
– А-а, – сказал он, – постойте-ка… Вот теперь, кажется, припоминаю. Вы правы: мы с вами где-то встречались! – А помните Матильду Экзарховну? – просиял Влахопулов. Мышецкий возмущенно раскинул руки: – Разве можно забыть эту женщину? – Огонь! – поддакнул Симон Гераклович. Ну, теперь можно было переходить к делу, и Мышецкий сразу же начал ковать железо: – Итак, дорогой Симон Гераклович, я счел своим непременным долгом нанести вам первый визит, чтобы уяснить для себя и сразу же… – Не-не-не! – заторопился Влахопулов. – Никаких дел на сегодня… Сейчас мы с вами позавтракаем, у меня есть икорка, вчера мне балычок из Астрахани прислали. А шампанское, знаете, какое? «Мум», батенька. Самое удобное винцо: когда язык лыка не вяжет, промычишь только – «м-м-м», и тебе сразу над ухом – хлоп пробочкой! Мышецкого это не устраивало: – Благодарю, Симон Гераклович, но я выдерживаю строгую диету… Кстати, каковы были причины, заставившие моего предшественника покончить жизнь самоубийством? Влахопулов долго таскал что-то пальцами изо рта – тончайше-невидимое, – надо полагать, волос ему на язык попался. – Слишком истратился покойник, – густо причмокнул он. – Есть тут одна дама в Уренске… по должности своей – «подруга вице-губернатора». Так вот, доложу я вам, не чета даже Матильде Экзарховне… Ну и, конечно, где огонь – там без дыма не бывает! Мышецкий никак не мог вклиниться в речь Влахопулова, чтобы вывести разговор на нужные темы. – Но вот сенатор Мясоедов… – начал он. – Уехал? – перебил его Влахопулов. – Да, отбывает. Симон Гераклович, не снимая попугайчика с пальца, начал креститься. – Ну и слава богу, – вздохнул облегченно. – Кляузный генералишко… А ревизия его – ни одного приличного человека… – Теперь относительно переселенцев, – снова начал Сергей Яковлевич. – С ними вопрос представляется мне… – Я перед ними, – резко сказал Влахопулов, – все заставы перекрою. Гнать буду по степи нагайками… Пусть через губернию под землей, как червяки, проползают! Вот они где у меня, голубчики! – И губернатор похлопал себя по затылку, собранному в трехрядку. Мышецкий призадумался: там, в «Монплезире», об этом человеке с попугаем на пальце очень хорошо отзывался сам император, назвавший его своим старым слугой. И, вспомнив об этом, Сергей Яковлевич осторожно капнул елеем на томпаковую лысину своего начальника. – Знаете, – подольстивил он учтиво, – его императорское величество изволил отзываться о вас в наилучших выражениях! И вдруг услышал в ответ самодовольное: – Еще бы! Мы ведь с его батюшкой покойным за одним столом сиживали. Худо-бедно, а я, Черевин да его величество однажды вот как сели с вечера, ящик поставили и… Потом еще в Лугу поехали, медведя из берлоги подняли! Симон Гераклович замолчал и вдруг выпалил: – Вы, князь, можете заниматься в губернии чем угодно – не вмешивайте только меня! Я уже половину своих вещей в Петербург отправил… – Что же так? – удивился Мышецкий. – Да вот жду… Пора уже и на покой – в сенат. Еще в прошлом году, думал, получу назначение, ан не вышло: какого-то масона, заместо меня, на сенат подсадили! Сергей Яковлевич передохнул, словно сбросил мешок: – Я буду очень рад за вас, Симон Гераклович… Конечно, в сенате вы сможете быть полезным более! – Скоро, – размечтался Влахопулов, – скоро оставлю вас здесь. |
