Боен было немало и в городе, и особенно – на окраинах. На выезде в степь стояли, просвистанные ветром, вонючие «салганы», где скотину били, зверея от крови, простейшим способом – кувалдой в лоб и ножом вдоль горла. По дороге на «Меновой двор» (это наследие древнейшей торговой культуры Востока) мостовая противно скрипела под колесами расквашенной серой солью.

– Зачем здесь соль? – присмотрелся через пенсне Мышецкий.

– А как же! – пояснил писарь. – Скотина пуходя соли нажрется, потом ее к реке спустят, ваше сиятельство. Кажинный бык полбочки в себя да примет – все тяжельше. Тут его и на весы ведут… Без убытку торгуют!

Сергей Яковлевич думал об Атрыганьеве. Губернский предводитель – лицо значительное, и хотелось бы знать о нем побольше. Оказывается, Атрыганьев содержит здание театра. «Но для этого, – решил Мышецкий, – тоже нужны деньги. Одни букетики, бенефисы да ужины с актрисами чего стоят… Тут пахнет доходами немалыми!»

И он спросил:

– Господин Атрыганьев живет с имений или дело имеет?

Выяснилось, что у предводителя была еще и стеклоделательная фабричка, дававшая в год восемьсот ящиков листового стекла и более шестидесяти тысяч бутылок под розлив пива. Но сейчас Атрыганьев запродал свое дело франко-бельгий­ской фирме по производству зеркал, разменяв прямые доходы на акции.

– Песок издалека возят? – полюбопытствовал Мышецкий.

– Песку хватает, ваше сиятельство. Французы-то электричеством пущать грозятся. Дело миллионное!

– Не думаю… А где же будут брать лес?

– Да в Запереченском уезде еще не все вырубили, – пояснил писарь. – Сплавят…

Мышецкому не совсем-то понравилось это сообщение о лесе, который «не весь вырубили», но тут кучер стал боязливо сдерживать лошадей и креститься. Полицейский служитель тоже присмирел, втянул голову в воротник мундира.

– Вот ёна… Обираловка, – возвестил кучер. – Ехать дале некуда. Прикажите заворачивать!

Прямо перед ними, тихо курясь дымами, лежала преступная слободка Обираловка – жуткое скопище лачуг и землянок, из щелей которых выползали по ночам подонки и забулдыги. Кастет и нож гуляли по улицам Уренска с темноты до рассвета. Обираловка дуванила добычу, а утром погружалась в непробудный хмельной сон, чтобы снова восстать с потемками.

– Поезжай прямо! – велел Сергей Яковлевич.

– Нет, – ответил кучер. – Хошь медаль на шею мне вешайте, а я не поеду…

Мышецкий заметил, что трущобы кончались вдалеке как-то сразу, будто обрываясь в реку, и чиновник подтвердил, что в конце Обираловки неприступно высится овражный унос – прямо в речные заводи.

– Порт-Артур, да и только! – сказал он, гыгыкнув. – Быдто в крепости, ничем не выкуришь… Хоть японца зови!

– А выкуривать пробовали? – спросил вице-губернатор.

Конечно же – нет, полиция Уренска боялась показаться на этой окраине, сама бежала от обираловцев как черт от ладана, и Мышецкий выскочил из коляски.

– Ваше сиятельство, – заголосил кучер, – куды же вы? Уедем… от греха подале!

Прыгая среди шпал, разбросанных по грязи, Сергей Яковлевич уже вступил на просторы сонной Обираловки. Было удивительно пустынно здесь, в нагромождении досок, фанеры и жести, под которыми затаилась до вечера лютая жизнь этого преступного царства.

И совсем неожиданно выступил откуда-то чернявый мужик в рубахе горошком навыпуск, улыбнулся князю Мышецкому.

– Ай потерял что, барин? – спросил заинтересованно. – Чиркнуть-то серника у тебя сыщется?

Мышецкий ловко сбил у него шапку.