Он знал, что в городе еще остались люди, которые до сих пор могли спать спокойно. Для некоторых жизнь почти не изменилась по сравнению с той, какую они вели до проклятья. Иные же каким-то образом умудрялись чувствовать себя неплохо и при кошмарных снах — как правило, это были богачи, у которых было достаточно денег, чтобы нанять слуг, обязанных будить их, как только они начинают метаться и стонать. Были и те, кто пытался бороться с проклятием иным образом: например, убежать из города; но, по слухам, это мало помогало. Соседние города-государства выставили посты вдоль границ и не пускали к себе подданных короля Афратеса — ибо теперь зараза распространилась на всех без исключения, а не только на жителей столицы, и каждый день приходила в Баалур весть о том, что еще один город охвачен колдовской заразой.

От кошмаров не было лекарства и не было избавления. От них не спасала даже смерть — жрецы Дагона утверждали, что теперь все умершие станут рабами Зерити в ее темном царстве по ту сторону смерти. Вся надежда оставалась только на то, что отправившиеся за лотосом смельчаки все-таки найдут его и вернутся. Но с каждым днем эта надежда становилась все меньше и меньше.

Бродя по улицам, Нарсиус везде слышал горестные стоны и вздохи, везде видел безрадостные лица: засыпая, люди погружались в кошмары сна, просыпаясь — оказывались в кошмаре яви. Многие кончали с собой: даже угроза вечного рабства у Зерити не могла остановить отчаявшихся обрести покой людей. Не обходилось и без несчастных случаев: буквально накануне кто-то, засыпая на ходу, споткнулся о бочку с маслом и уронил в разлившееся масло горящий факел — в результате от целого квартала остались одни угли.

Но эта ночь все длилась и длилась и никак не могла кончиться, так что даже он, совсем молодой юноша, начинал чувствовать себя совсем усталым и несчастным. Он заметил, что на улицах стало меньше огней: люди, изнемогшие от бессонницы, стремились окружить себя не светом, а тьмой, ибо именно тьма приносит покой и отдых. И стоило юноше об этом подумать, как тут же ему захотелось забраться в какой-нибудь темный угол, подальше от всех, свернуться в клубочек и закрыть слипающиеся глаза…

Он изо всех сил ущипнул себя и потряс головой. За эту ночь он проделывал нечто подобное уже в десятый, а может быть, в двадцатый раз. Он заглянул в темный переулок, в конце которого горел один-единственный фонарь, и решительно повернул к рыночной площади. Там свет, там огни, там люди.

Но тут из переулка прямо ему наперерез вывалилась шумная компания, размахивая двумя большими фонарями. Они распевали пьяными голосами, немилосердно фальшивя: последнее время многие в Баалуре пытались спастись от чумы и таким образом. Они шли нетвердой походкой от стены к стене, и фонари раскачивались у них в руках вместе с ними.

— Почем у тебя сладкие груши, мальчик? Могу я взять штуку на пробу? — с трудом выговорил один из гуляк.

В круге света от фонаря появилось женское лицо с опухшими глазами. Женщина проворковала:

— Выбери мне самую желтую, красавчик! Надо же чем-то заесть это паршивое кислое вино, которым вы, мерзавцы, меня напоили!

— Да, пожалуйста! — ответил Нарсиус, протягивая им корзину. — Лучшие груши во всем Шеме!

К корзине потянулось сразу несколько рук; кто-то сунул Нарсиусу серебряную монетку.

— Берегись, — услышал он у себя над ухом хихикающий голос. — Твои груши действительно хороши! Берегись Мило, он ходит тут вокруг и тоже очень любит груши! И если ему что-то не понравится, он потопчет все твои фрукты!

Нарсиус отшатнулся. Ему вдруг показалось, что вместо человеческих лиц он увидел в свете фонаря отвратительные жабьи морды.