— Знаемъ… Не учи… Ученыя… Работали здѣсь… отвѣчала Лукерья.

— Кожа попадается — кожу тоже отдѣльно кладите. Да которая тряпка ежели комкомъ, то вы ее развертывайте, а такъ не кладите. Нужно, чтобы провѣтрить и просушить. Ну, съ Богомъ. Принимайтесь… Работа эта не трудная. Тутъ и присѣсть можете.

Женщины принялись за тряпки. Полетѣла пыль отъ перепрѣлаго волокна. Прикащикъ чихнулъ и шутя, прибавилъ:.

— Что твой табакъ носъ свербитъ. Которыя ежели изъ васъ нюхающія, такъ табаку покупать не надо. Первый барышъ.

Зачихали и женщины. Демянская баба съ широкимъ лицомъ чихнула разъ пять, такъ что на глазахъ ея выступили даже слезы и, смѣясь сказала:

— Фу, бабенки! Даже безъ удержу и до слезъ…

— На табачной фабрикѣ, такъ даже хуже, коли ежели безъ привычки, ободрительно произнесла Лукерья. — Тамъ такой чихъ и кашель поднимется, что просто бѣда, а потомъ привыкнешь, обтерпишься — и ничего. — Ты на табачной-то фабрикѣ работала-ли?

— Да гдѣ-же работать-то!

— Ну, а я работала. На табачной фабрикѣ даже чахотку въ нутро нагнать можно.

— Да и здѣсь нагонишь, коли подольше поработать.

— Отъ тряпокъ-то? хватила тоже!

— Да вѣдь тряпки-то грязныя… Кто ихъ знаетъ, откуда онѣ? Ну, смотри… Вотъ даже тряпка въ крови… Вѣдь это кровь засохшая. Оттого она такъ и смердитъ. Тьфу!

Чихали, кашляли и плевались и Акулина съ Ариной. Нѣкоторыя женщины завязали ротъ и носъ шейными ситцевыми платками, оставивъ открытыми только глаза, въ томъ числѣ и Арина, но черезъ полчаса стали одна за другой снимать обвязки.

— Обтерпѣлись? спросила Лукерья.

— Да хуже съ платками. Больше еще, кажется, подъ платокъ-то пыли идетъ. Да ужъ теперь и ничего… Принюхались.

— Ну, что? Не говорила-ли я вамъ? И, миленькія! Человѣкъ ко всему привыкаетъ.

— Не скажи… Поработать съ недѣльку эдакимъ манеромъ, такъ и глаза вспухнутъ и вереда по всему тѣлу пойдутъ, — возразила старуха въ рубищѣ. — Я вотъ часто здѣсь работаю, такъ у меня разъ что-же?.. Вдругъ ни съ того, ни съ сего рана на ногѣ и струпья на головѣ. Пошла я къ доктору — прямо говоритъ, что отъ тряпокъ. Далъ мазь, упросила я хозяина, чтобы мнѣ съ тряпки на пробку и на желѣзо со стекломъ перейти — ну, и прошло, а то чистая бѣда. Доктора сильно эту самую тряпочную работу запрещаютъ.

— Ну, докторовъ-то послушать, такъ безъ куска хлѣба насидишься, — отвѣчала демянская женщина съ широкимъ лицомъ.

— А ты часто, бабушка, здѣсь работаешь? — спросила старуху Акулина.

— Часто. Я у него, у здѣшняго хозяина, чуть-ли не постоянная. Я тутотка около и живу, вонъ въ томъ переулкѣ. Дешево онъ платитъ, да за то близко мнѣ изъ дома ходить, да и всегда работа есть.

— Питерская?

— Николаевская солдатка я. Три рубля пенсіи въ мѣсяцъ получаю. На уголъ-то вотъ есть, а на пропитаніе не хватаетъ — ну, и надо работать. Жила я и по прислугамъ прежде — да что! Такъ лучше. Хоть ино не допьешь, не доѣшь, а все-таки въ углу сама себѣ госпожа. Да и не берутъ нонѣ въ прислуги-то: говорятъ, что стара стала. Бѣдность-то бѣдность, а ничего — живемъ день за день изъ кулька въ рогожку…

Изъ Петропавловской крѣпости съ колокольни стали доноситься куранты, отбивающіе двѣнадцать часовъ, вдали около хозяйскаго дома мелькали мальчишки-тряпичники, вернувшіеся къ обѣду съ промысла. Нѣкоторые изъ нихъ подходили къ кучамъ на дворѣ и вываливали изъ мѣшковъ собранный по помойнымъ и мусорнымъ ямамъ товаръ. Все это работающія въ сараѣ женщины видѣли сквозь отворенныя двери сарая.